десять, пока ему не надело. После этого он пробормотал то ли извинение, то ли ругательство в адрес одного лентяя, и вышел на улицу искать Меньшикова.
Даша осторожно обняла Дмитрия:
— Ты не боишься так разговаривать? — прошептала она на ухо, — государь за меньшее посылал на виселицу или на плаху.
Дмитрий улыбнулся:
Ну, во-первых, он понимает, что я ему не враг. И сейчас я спорю даже не с ним, а с этим дураком Меньшиковым. Вот ему и достается!
Во-вторых, я его предупредил, что по своему положению, я себя вешать не дам. Можно рубить голову или, в качестве паллиатива, расстреливать. Но не менее.
А, в-третьих, он и сам обрадуется, что проспорил.
— О-о-о! — удивилась она, — если бы батюшка так настаивал, он давно был бы извращенно казнен, а я в лучшем случае отправлена в Сибирь, в ссылку простой селянкой. Ведь Уложение 1649 года ясно говорит, что такое оскорбление правящей фамилии и как за него наказывают. М-м-м.
«Дашенька — девочка умная и начитанная, — констатировал попаданец, временами это льстит, временами — злит, поскольку приводит к такому процессу, как болтология. И тогда я поступаю радикально, как наш незабвенный монарх. Только предпочитаю не отрубать голову, ибо это событие одноразовое, а жарко целую».
До сих пор действовало. Она переставала умничать и привередничать. Правда, здесь было много людей и все сразу обращали внимания, как правило, покрываясь черной завистью.
Ну, Дмитрию на общее внимание было наплевать. Даше, как он обнаружил к своему удивлению, — почти тоже.
Она прижималась ко нему, — счастливая и умиротворенная — и ей на все было наплевать. Нет не на все. Она оторвалась от мужа и внимательно осматривала окрест, игнорируя любопытные взгляды:
— Кстати, о батюшке. Потерялся, что-то я его не вижу. Поищем?
Дмитрий лениво поддержал:
— Пойдем, поищем, пока царь медный слиток с Меньшиковым несут. Все равно надо ждать.
В принципе, ему было все равно. Взрослый же мужчина, практически дедушка, целый сиятельный князь! Не может же с ним чего-нибудь стать на ассамблее? Но раз дорогая жена беспокоится и кручинится…
А Даша только покачала головой. Бойкая по природе и, частично, по положению, она все же понять не могла дерзость Дмитрия к царю, помазаннику Божьему.
Но ничего на это не сказала. Пусть мужчины сами занимаются своими мужскими занятиями. Не бабье это дело. Нужно будет, она и поможет, по лбу щелкнет, а потом поцелует, а сама лезть не будет.
И побежала догонять своего почти мужа, который искал князя Александра, умудрившего пропасть посреди людской круговерти.
Отец Даши меж тем скромно сидел на боковой скамье. Он виновато улыбнулся, когда дочь ему об этом заговорила.
— Трудно мне с ним говорить, — сказал князь, — полчаса побеседовали, в как будто весь день камни в каменоломне таскал. Как ты, князь Дмитрий, целыми днями говоришь.
Он покачал головой, радуясь и тревожась за родственника.
— Как бы еще говорил, — не выдержала Даша, — как ты отошел, он просто взял и поспорил с государем Петром Алексеевичем!
— И что? — удивился/встревожился князь Александр.
— А ничего, — подчеркнула Даша, — царь до сих пор где-то выискивает предмет их спора, а глупый муж только посмеивается.
— Вы смотрели мой дом, — перевел тему разговора Дмитрий, — как он вам?
Хилковы переглянулись, словно решая, переключаться на другую тему, поговорить с немногого еще с сумасшедшим почти родственником.
— Дом ничего, кирпичный, — первым заговорил князь Александр, — правда, я привык в деревянном, но тебе, наверное, видней. Тем более, я слышал, Петр Алексеевич запретил строить деревянные здания. Зато какой дом, большой, двухэтажный. Властители его должны жить, как настоящие князья!
— Дом хороший, но кое-что я бы хотела переделать, — не выдержала Даша, — вот например…
Что уж она там перестроить в доме, осталось в тайне, поскольку пришел Петр, громко ругающий шагающего рядом Меньшикова. Александр шутливо отбивался, но чувствовалось, что он обескуражен и обеспокоен.
Войдя в дом, Петр сразу увидел Дмитрия, и буквально вцепился в него. Рев царя испугал всех собравшихся на ассамблее гостей и обеспокоил Дмитрия. А как у него вдруг сердце не выдержит от такого крика?
Естественно, что после такого события царь видел среди народа только попаданца и начал его попрекать, но не гневно, а насмешливо.
— Смотри, до чего ты дитятю довел, плачет и стенает, — показал он на Меньшикова.
Половозрелый «дитятя» выглядел действительно нехорошо, но жалеть его Дмитрию не хотелось. Он скосил на него свой взгляд, понял, что совершить подкоп под его позицию ему не удалось, но и тому как-то пошатнуть его позиции в глазах государя не получилось.
Царь, человек умный и сметливый, конечно, видел их подковерную борьбу около него, но вставать на чью-то сторону он не захотел. Ибо царь думал не о чьих-то личных позициях конкретно, а о России в целом. Стране (и ему тоже) была нужна деятельность обоих и поэтому им и думать не стоило об отставке одного из них.
— Нет, вы скажите мне, что за это за человек? — обратился он к Хилковым, как важным свидетелям, показывая на Дмитрия. Те, не зная, что ответить, робко молчали. Ругать его? Запищать? Попробовать объяснить? Страшно!
Как оказалось, такой безмолвный ответ вполне устраивал Петра. Он принялся сам объяснять деятельность Дмитрия:
— Никто не мог мне найти железную руду около Санкт-Петербурха. Никто! Я немцев выписал из Европы, они мне на четырех языках объяснили, почему руды здесь никогда не будет. А потом пришел этот неумеха, этот нелюбитель современной науки и молча за пару суток нашел!
То же самое с медью. Я уж не стал звать заумных немцев, подождал, понял, что никто не может найти. Вызвал Дмитрия. Тот сказал — медь есть, но мало, можно одному человеку унести.
Вы сами видели — я этого одного человека вызвал, — кивнул он на Меньшикова, — не унес, хотя
