Он пошел по длинной полутемной галерее и вдруг обратил внимание на одну из картин, кою поначалу, после длительного раздумья, выбрал император. На ней был изображен какой-то купец из Брюгге со своей беременной супругой. Эта картина, конечно, не шла ни в какое сравнение с выбранным государем ранее «Снятием с креста» Рубенса. Да и имя художника Ван Эйка тоже было несравнимо с Рубенсом, Рембрандтом, Андреа дель Сарто или Хальсом. Правда, чуть погодя, после того как выяснилось, что картину Жозефине подарил брат Наполеона Жозеф, который, будучи королем Испании, весьма бесцеремонно обращался с полотнами, висевшими в палаццио Нуэво, раздавая их направо и налево, Александр I отказался от мысли купить ее, равно как и от остальных полотен, привезенных из Мадрида.
Но, глядя на нее, штабс-капитан внезапно кое-что вспомнил и оглянулся. Так и есть – догадка оказалась верной. На стене напротив висело точно такое же зеркало, которое было изображено на картине.
Муравьев подошел к зеркалу вплотную, машинально провел рукой по стеклу и вздрогнул, испуганно отдернув руку и отшатнувшись – поверхность зеркала была горячей. Более того, зеркало ощутимо пульсировала под его пальцами.
«Перепил или прихворнул, вот и мерещится», – нашел он объяснение необычному явлению и потер виски – голова буквально раскалывалась, да и знобило. Вторично трогать зеркало он не стал, вновь обратив свое внимание на картину и пытаясь найти отличия между зеркалом, изображенным на ней, и тем, что висело на стене, но отыскать их так и не сумел. Даже рама была одинаковая, с десятком миниатюр, на которых были отображены Страсти Христовы. Притом, что любопытно, на полотне все миниатюры со стороны мужчины были связаны с живыми людьми, а со стороны женщины – с мертвецами. А кроме того, в зеркале на картине отчетливо были видны какие-то люди, коих на самой картине не имелось. Случайно вошедшие в момент позирования в комнату? Но тогда зачем понадобилось их изображать, да и как художник ухитрился за столь короткий миг не просто разглядеть их, но и запечатлеть на холсте? И для чего? Еще одна загадка. Вообще, что-то непонятное и зловещее таилось в этом зеркале, но трогать зеркало еще раз штабс-капитан не решился.
– Мысли в голове бродили, прямо скажем, нехорошие, кои и днем могут вызвать у особо нервических натур нечто вроде припадка, но сон меня сразил на удивление внезапно, а поутру я даже сконфузился: взбредет же эдакая чертовщина в голову, – продолжал губернатор. – Однако самое скверное началось следующей ночью. Менять комнату для ночлега я поначалу не хотел из врожденного упрямства, но, признаться, чуть погодя немало о том пожалел. Помнится, такого рода выпуклые зеркала по-французски отчего-то именуются «колдуньями». Не знаю, как иные прочие, а то, что висело в Мальмезоне, и впрямь можно было назвать колдовским, поскольку…
Дюма к тому времени слушал куда внимательнее, чувствуя, что история и впрямь небезынтересна и, судя по всему, вполне заслуживает нового романа, который можно так и назвать: «Зеркало дворца Мальмезон». «Нет, лучше замка, – внес он поправку в заголовок. – Замок звучит куда интригующе».
Однако последующий рассказ Муравьева оказался из рук вон плох – мертвецы из рамы не вылезали, бравого штабс-капитана никто не пытался схватить, чтобы куда-нибудь уволочь, да и вообще в его дальнейшем повествовании ничего сверхъестественного не происходило. Разве что непонятного происхождения туман, которым плотно заволокло как само зеркало, так и часть стены, где оно висело, но это такая мелочь, на которую придира-читатель навряд ли обратит свое внимание, оставшись разочарованным в своих ожиданиях. Разочарованным даже с учетом того, что туман, как ни странно, искрился. Искорки были хаотичные, яркие, весело вспыхивали и тут же гасли. «А впрочем, все в моих руках, – напомнил сам себе писатель. – Если как следует продумать сюжет, да вдобавок увязать его с этим полотном фламандского художника, на котором было изображено такое же зеркало…»
Вечером следующего дня штабс-капитан выпивал прекрасное французское вино с Евгением Богарне – сыном Жозефины. Офицеры очень подружились, что было неудивительно – они были одного возраста, одного круга и, как выяснилось, у них были даже общие знакомые барышни и Париже, и Петербурге. Зашел разговор и про странное зеркало. Богарне удивился рассказу своего нового друга про вчерашнее ночное приключение и предложил пройти к зеркалу и проверить, что с ним происходит прямо в данный момент. Весело, подтрунивая друг над другом, они пришли в нужную галерею дворца и увидели там то, что и должны были увидеть, – совершенно обыкновенное зеркало, вовсе не горячее, никакого тумана или искр. Богарне долго смеялся, а потом снял зеркало со стены и протянул Муравьеву: «Забирайте, мой друг! Это будет мой вам подарок. На память!»
Карета въехала в кремль и остановилась у губернаторского дома. Муравьев вместе с Дюма поднялся по широкой лестнице на второй этаж, открыл дверь кабинета, и писатель сразу увидел зеркало, о котором только что слышал рассказ.
Чувствовалось в этом зеркале что-то особенное. Внимательно разглядев миниатюры на раме, Дюма уже смекнул, что именно и как он распишет в своем новом произведении.
На следующий день он попросил художника Жана-Пьера Муанэ, сопровождавшего его в путешествии, нарисовать это зеркало, а рисунок отдать ему. Словом, отплывал литератор из Нижнего Новгорода в великолепном настроении.
Дюма сердечно поблагодарил губернатора за радушный прием и интересный сюжет и вскоре отплыл далее вниз по Волге. Пожалуй, если бы не продолжившееся путешествие, кое закончилось на Кавказе, знаменитый литератор непременно осуществил бы свою задумку, и читатели вскоре увидели бы новый роман «Зеркало замка Мальмезон». Но француз уехал из России только в следующем году, а кроме того, по возвращении во Францию писателю было не до того – он спешно строчил свое семитомное «Впечатление о путешествии в Россию», публикуя его по мере написания в собственном еженедельнике «Монте-Кристо». А как же иначе, ведь он еще до отъезда обещал своим подписчикам описать Петербург с его белыми ночами, Москву с колоколом в 330 тысяч фунтов, Нижний Новгород с купцами из Персии, Индии, Китая, торгующими малахитом и ляпис-лазурью, рассказать о Волге, этой «царице европейских рек». Промчавшись по безграничным калмыцким и ногайским степям, он сулил читателю подвести их «к скале, к которой был прикован Прометей», и вместе с ними «посетить стан Шамиля, этого нового Титана, который в своих горах борется против русских царей».
