Ознакомительная версия.
Шуваловские гаубицы стали самой настоящей государственной тайной. Со всех мастеров, принимавших хоть какое-то участие в их производстве, а также со всех членов орудийных расчетов взяли, выражаясь современным языком, «подписку о неразглашении». Наказанием за нарушение была «бесчестная смерть». Дульные срезы закрывались специальными плотными крышками, снимать кои дозволяли только во время стрельб… Невероятно, но факт: при таком обилии лиц, имевших сведения о новом секретном оружии, оно оставалось тайной вплоть до Кунерсдорфа. Когда Фридрих, ободренный быстрым, хоть и кровопролитным, взятием первого опорного пункта русских, высоты Мюльберг, бросил все силы на решающий штурм второй высоты – Шпицберг, где располагался центр позиции генерал-аншефа Салтыкова.
Удобного подхода к Шпицбергу не было, местность изобиловала болотистыми ручьями, топкие берега которых замедляли продвижение. Устраивать же гати в разгар сражения, да под непрерывным огнем врага, было немыслимо. И прославленная прусская пехота, вымуштрованная по принципу «Солдат должен бояться своего капрала больше, чем неприятеля!», бросилась на штурм, невольно сгрудившись на узком сухом пространстве.
Вот тут-то по ней ударили залпами батареи шуваловских гаубиц… До поры до времени молчавшие на тщательно устроенных позициях.
Судя по дошедшим сведениям, хоть и противоречивым, эффект их огня на ближней дистанции был ужасающим. Наверное, сам русский главнокомандующий, генерал-аншеф Петр Семенович Салтыков, следя за баталией в подзорную трубу с левого фланга позиции, на высоте Юденберг (названной так потому, что там было старое еврейское кладбище), вздыхая, приговаривал: «Увы нам, грешным… Хоть и басурмане гибнут, а все же люди… Так их, ребятушки, так! А ну, еще – залпом!»
* * *
Завистников у графа, как легко можно догадаться, было – хоть отбавляй.
Потому-то почти сразу после Кунерсдорфской виктории пошли сплетни, что ничего выдающегося в новом секретном оружии нет, да и особой пользы, если разобраться, тоже. Мол, ядрами да гранатами шуваловские гаубицы стреляют куда хуже, чем обычные орудия! Именно благодаря тому же конусообразному расширению канала ствола. (А кто спорит? В конце концов, можно забивать гвозди и микроскопом, но лучше использовать молоток. Петр Иванович-то создавал такие гаубицы специально для стрельбы картечью!) Более того, поползли упорные слухи, что король Фридрих, мол, выражая свой страх перед «дьявольскими русскими пушками», имел в виду отнюдь не гаубицы графа Шувалова, а внедренные им же единороги – совершенно другой тип орудий…
Как говорится, «на каждый роток не накинешь платок». А тут еще на графа свалился целый ряд несчастий. Сначала умерла жена Мавра Егоровна, которую он, хоть обвенчался с нею по расчету и изменял неоднократно, все же любил и был искренне привязан. Почти сразу же в мир иной ушел старший сын. Петр Иванович тяжело перенес эти утраты. Но человек не может скорбеть вечно. Выждав срок, приличествующий трауру, Шувалов обвенчался с дочерью сенатора и действительного тайного советника Василия Ивановича Одоевского – молодой красавицей Анной. Казалось бы, живи да радуйся…
Менее чем через год жена умерла при родах. Пятидесятилетний граф был буквально сражен этим несчастьем, поседел и сгорбился, будто старик. А в декабре того же 1761 года из жизни уходит матушка-государыня Елизавета Петровна, двадцать лет назад возведенная им и такими же буйными гвардейцами на престол. Это было последней каплей.
Петр Иванович Шувалов отдал Богу душу в январе 1762 года, успев получить от нового императора Петра Федоровича чин генерал-фельдмар– шала…
Часть этих сведений я сообщил Тадеушу еще перед началом работ на лесопилке. Поскольку мой первый помощник и друг должен быть в курсе дела. Разумеется, только то, что ему полагалось знать, с поправкой на время и ситуацию! Граф Шувалов в моем изложении стал мало кому известным простолюдином, изобретателем-самородком, жившим в первой половине XVII века, который долго, упорно и безрезультатно пытался «пробить» свое новшество. Не дождавшись понимания у ответственных лиц, начал подавать челобитные на высочайшее имя и сумел-таки получить одобрение царя-батюшки с приказом изготовить опытный образец и провести испытания. После чего на радостях тут же ушел в запой. Пил без просыпу, довел дело до белой горячки, от которой и скончался. (Увы, не первый такой случай на Руси-матушке и не последний!) Изобретение же было благополучно похерено в горе бумаг, ибо никто после смерти самородка не пожелал взваливать на себя лишнюю обузу и ответственность.
– Поистине удивительно! – покачал головой Тадеуш. – Ведь московитский царь для своих подданных как воплощение Бога на земле! Чтобы к его приказам можно было относиться с такой небрежностью, не страшась жестокого наказания…
Я только пожал плечами: мол, разгильдяев и лодырей везде хватает. После чего изложил вполне правдоподобную версию, как сам узнал о том изобретении, коему надлежало внести решающий вклад в победу над Хмельницким.
Мой помощник, во всяком случае, принял ее за чистую монету. Если у него и возникли какие-то вопросы, он предпочел держать их при себе.
* * *
– Вот срочное донесение, пане гетмане! – почтительно молвил Выговский, протягивая бумагу. – Ляхи идут на нас!
Хмельницкий торопливо выхватил лист, начал читать… Лицо сначала окаменело, потом вдруг озарилось улыбкой, больше похожей на ехидную усмешку. Гетман рассмеялся.
– Ну и ну! Видать, совсем плохи дела у Речи Посполитой, если лучших полководцев не смогли найти. Заславский, Конецпольский и Остророг! Перина, Дитына и Латына! – снова раздался смех, в котором отчетливо слышались издевательские нотки.
Генеральный писарь удержался от смеха, лишь растянул губы в улыбке.
– Да еще тридцать два комиссара! Тридцать два! Ты понимаешь, Иване? Мало им трех командиров, они еще и должны решать все совместно с тремя десятками советчиков! Ну, это просто что-то… Слов нет! В Варшаве что, вовсе разума лишились?
Выговский только развел руками: мол, рад бы ответить на вопрос пана гетмана, но бессилен, ибо заглянуть в чужую голову невозможно.
– Так! – решительно хлопнул ладонью по столу гетман. – Приказываю: немедля отправить гонцов ко всем полковникам, звать сюда! И чтобы Кривонос непременно был. – Хмельницкий лукаво улыбнулся. – В самое пекло просил послать, чертяка? Будет ему пекло… Уцелеет – прощу самовольство. Погибнет – оплачу и помяну, как доброго казака.
* * *
Елена, с трудом сдерживая тошноту, смотрела прямо в глаза человеку, который когда-то казался ей образцом галантного рыцарства. И ужасалась, в который раз уже мысленно простонав: «Ой, дура я, какая же дура!»
Ознакомительная версия.
