с самого раннего детства знаком! Сейчас вспомнил, когда увидел. Не в первый раз это со мной и, думаю, не в последний.
«BMW-326», точно! Дед рассказывал, как в самом конце войны его разведрота захватила без боя загородную виллу какого-то крупного партийного немецкого бонзы. Там, среди прочих роскошеств, был большой гараж с машинами. Все новые, в отличном состоянии. Два дорогих «мерседеса», два «хорьха», один «майбах», один «опель-адмирал» и вот этот «бмв» – самый скромный из всех. Дед – не будь дурак – сразу же выгнал «бмв» из гаража и надёжно спрятал неподалёку в каком-то сарае. Доложил начальству. Начальство быстренько распределило машины между собой, а дед, как он сам говорил, под сурдинку, пользуясь благосклонностью вышеозначенного начальства, заимевшего столь шикарные авто, оформил «бмв» на себя и вывез потом домой, предусмотрительно загрузив багажник и салон всякими запчастями. И не прогадал.
– Любимая машинка! – воскликнул я искренне. – Бегает до сих пор, деда?
– Как сказать, – ответил дед, загружая мой чемодан в багажник. – Бегать-то бегает, но ехать на ней в Ташкент тебя встречать я не решился, уж извини. Клапана барахлят, регулировать надо, да и сцепление вот-вот накроется, менять пора, а руки всё не доходят. Четверть века, считай, мне служит. А так – тридцать лет машине. Умели немцы делать, ничего не скажешь. Да и сейчас умеют, говорят.
Мы сели в машину – я вперёд, рядом с дедом, бабушка назад.
– Как же вы меня встречать пошли, не зная точно, когда приеду? – спросил я. – А если бы рейс задержали?
– Ничего, – сказал дед. – Подождали бы и домой поехали. Здесь рядом.
Я уже знал и помнил, что до переезда в Алмалык дедушка с бабушкой жили на Украине, в городе Новоград-ВолынскомЖитомирской области, тоже в собственном доме. А до этого – в Краснодарском крае. А ещё до этого – опять в Алмалыке, Новосибирске и где-то ещё. Дед был из тех, кто не может долго сидеть на одном месте, а бабушка послушно следовала за мужем, куда бы он в очередной раз ни навострил лыжи. Благо специалистом дед был отменным, с громадным опытом: в любой электрике разбирался с закрытыми глазами, да и много всего другого умел; так что на любом производстве его брали не глядя, предлагая сразу хороший оклад и давали все льготы, положенные советскому рабочему человеку, строящему коммунизм.
Где-то на задворках моей новой памяти мелькнули отдельные яркие картинки. Вот пятилетний Серёжа Ермолов встречает деда с работы, и тот отдаёт ему тёмную стеклянную бутылку, заткнутую газетным жгутом:
– От зайчика!
Дед идёт ужинать, он голодный после работы, бабушка уже хлопочет на кухне, накрывая на стол. Серёжа садится на лавочку во дворе, вынимает слегка намокший газетный жгут и делает первый глоток. Волшебно. Это волшебно.
Чай, который сейчас булькает в моей фляге, тоже вкусный, но всё равно не идёт ни в какое сравнение с тем, дедовским. Да что чай! Пожалуй, ни мальчик Серёжа Ермолов, ни инженер-пилот Кемрар Гели не пили за свою жизнь ничего вкуснее.
Может быть, ещё и потому, что после чая оставалась пустая бутылка? Бабушка её споласкивала и разрешала отдать уличному торговцу. Каких сокровищ только не было в его арбе, запряжённой обаятельным ушастым ишаком!
– Шара-бара! Шара-бара! – раздавался с улицы крик узбека-торговца, облачённого в неизменный халат и тюбетейку, и его ишак вторил хозяину громким и жизнерадостным «И-а!!»
– Шара-бара приехала! – кричали мы в ответ. – Шара – бара!!
И мчались во двор.
В руке зажата пустая бутылка. За неё ты получал шарик, свистульку или петушка на палочке.
Справедливый и восхитительный обмен!
Погружённый в воспоминания, я одновременно следил за дорогой. Мы проехали вдоль железнодорожной насыпи, пересекли довольно широкую улицу, потом снова вдоль насыпи улица повернула налево, и вскоре дед остановил машину напротив широких металлических ворот, выкрашенных неизменной светло-зелёной краской.
Бабушка вышла из машины, открыла калитку и скрылась за ней.
– Узнаешь места? – спросил дед. – Мы тут неподалёку жили, когда ты маленький был. Помнишь, как желтухой заболел, а я тебя из больницы украл? А вон там, за насыпью, – он показал рукой, – было озеро. Мы с тобой туда купаться ходили. Теперь уже нет, пересохло.
– Смутно, – признался я. – Скажи, деда, а шара-бара приезжает ещё?
– Помнишь! – засмеялся дедушка. – Надо же. Приезжает. Хоть и редко.
Лязгнул засов, бабушка открыла ворота. Сначала одну створку, потом другую.
Дед включил передачу и заехал во двор.
Нас встречала, опираясь на клюку, моя прабабушка Евдокия Павловна – маленькая старушка, облачённая в тёплую безрукавку поверх мешковатого тёмно-зелёного платья. На ногах у неё были галоши с шерстяными носками.
– Правнучек, – прошамкала она беззубым ртом, подходя и внимательно оглядывая с ног до головы. – В Климченко больше пошёл, в материнскую родню. Но и от нас, Ермоловых, что-то есть, есть… Ну, иди сюда, Серёженька, обними старуху.
Я подошёл, обнял её.
– Здравствуйте, прабабушка!
– Зови меня баба Дуня, – сказала она. – Одна – молодая – баба Зина, вторая – старая – баба Дуня. Не против, Зинка? – она зыркнула на бабушку Зину.
– Не прабабой же вас звать, мама, – елейным голосом сказала бабушка. – Дуня так Дуня. Я не против.
– Язва, – сказала баба Дуня. – Потерпи уж, недолго осталось, скоро помру.
– Так, – веско произнёс дед, вытаскивая из багажника мой чемодан. – А ну прекратили обе, пока я не прекратил. Зина, давай на стол накрывай, внук голодный с дороги, и Юз с Фирой должны прийти скоро. Праздновать будем!
Я с интересом огляделся.
Одноэтажный белёный дом с двускатной шиферной крышей и чердаком, на который вела деревянная приставная лестница, виднелся справа, в глубине двора. К нему шла бетонная дорожка от бетонной же площадки перед воротами, где сейчас стояла машина. Над площадкой, дорожкой и ещё одной площадкой, поменьше, которая виднелась дальше, у дома, по столбам и натянутой между ними проволоке вился виноград, защищая двор от палящего среднеазиатского солнца.
Ещё дальше, за домом, в мельтешении теней и пятен света я различал какие-то хозяйственные постройки.
– Там курятник, сарай, мастерская, летний душ и туалет, – сказал дед, поймав мой взгляд. – Освоишься. Пошли в дом.
– Идите, – сказала прабабушка, усаживаясь на скамейку у ворот, – я здесь посижу, погреюсь на солнышке.
Мы прошли по бетонной дорожке к дому. На второй площадке, у забора, под виноградом, обнаружился крашенный (угадайте, в какой цвет) деревянный стол с двумя длинными скамейками со спинками по обеим сторонам. На столе уже стояло шесть тарелок и корзинка с хлебом, укрытая вышитой белой салфеткой.
– Летом здесь обедаем, – объяснил дед. – А также завтракаем и ужинаем.
Дом состоял из трёх комнат и пристройки с кухней. Одна комната дедушки с бабушкой; другая прабабушки; и третья – гостиная с телевизором, высокими напольными часами в полированном деревянном корпусе, круглым столом, покрытом
