Не обнаружив на мосту каких бы то ни было неправильностей, монахи спустя короткое время вернулись назад, и наш состав, дав гудок, покатил дальше.
Я с интересом разглядывал проплывавшие мимо рыжие от многолетней ржавчины внушительного вида фермы, реку, неспешно несущую свои потоки к Оке в нескольких метрах подо мной, а потом переключился на противоположный берег. Деревья и кустарник здесь тоже были вырублены, но больше ничего интересного я не разглядел.
Через полкилометра рельсы довольно резко повернули направо, описав широченную дугу, и вдалеке показался небольшой мостик над железной дорогой.
- Это что там, впереди? - спросил я Милослава, как и я сидевшего по-турецки на "балкончике" перед кабиной.
- Платформа "Крутое". Ничего интересного там нет, мы даже рельсы с подъездных путей поснимали.
Я встал, и, пройдя вперёд, посмотрел на левую от дороги сторону: "То же, что и везде в Подмосковье", - отметил я про себя, увидев остатки полуразвалившихся дачных домиков. В большинстве таких строений после Тьмы жить было нельзя, и потому их либо разобрали на дрова и стройматериалы, либо они сами разрушались со временем. Отец мне ещё в детстве объяснил, что подавляющая часть так называемых "дач", ну совершенно не подходили для жизни "после Тьмы". "Сборно-щелевые" халупы для бедняков продувались ветром насквозь и зачастую вообще никак не отапливались, а кирпичные хоромы богатеев требовали электричества и газа. Иногда и того и другого, и много. Попробуй протопи комнату в сто "квадратов", у которой одна стена стеклянная!
Поезд пробирался сквозь заброшенный город со скоростью пешехода и я, достав из кармана разгрузки карандаш и блокнот, принялся записывать кроки, периодически спрашивая у монаха то про одно, то про другое здание.
Наконец поезд выбрался из города и поехал быстрее.
- Милослав, а ты не в курсе, чего в Орехово-Зуево никто не живёт? Я не заметил, чтобы его бомбили…
Инок почесал бороду:
- Дак, завод химический здесь был. Как ток подавать перестали, так он и накрылся… Доподлинно не известно, что да как, но говорили, что емкости с какой-то гадостью крякнулись, ну народ и рванул в тёплые края. Мы поэтому тут ничего и не осваиваем, так - по мелочи собираем, что осталось. А в Ликино народ живёт, тысячи три там осталось после Б е д ы, а как мы сюда добрались, и завод автобусный стали восстанавливать, так даже и переезжать сюда из Посада народишко стал, особенно те, кто в Вере не сильно крепок. Уже за десять тысяч жителей перевалило. А ты иди, своих собирай, через полчаса уже на месте будем.
Город с двойным именем действительно если не процветал, то жил полноценной жизнью. Над трубами промзоны поднимались столбы дыма, на небольшом торжище, раскинувшемся прямо у железнодорожной станции, толпилось около сотни человек.
- Да, людно у вас тут! - сказал я, повернувшись к Милославу.
- Это они к поезду собрались. Думаешь, зачем мы всю дорогу гудели? Вот за этим самым. Многие тутошние или сами на юг ходят, или через калужан торгуют, а мы у них кое-чего закупаем.
- И что, если не секрет?
- Фрукты всякие, зерно. Золото югоросское, опять же.
Откровенность монаха меня немного удивляла, и я спросил:
- Слушай, Милослав, а что это ты так откровенен со мной?
- Господь велел делиться! - последовал неожиданный ответ.
- Гкхм! - я даже поперхнулся куском посадской булки из сухого пайка, выданного нам по приказу отца Владимира.
Милослав, в полном соответствии со своим именем, поступил по-христиански милосердно - от всей души "похлопал" меня по спине широкой ладонью:
- Экий ты чувствительный, брат! - и с улыбкой добавил. - На самом деле это отец Владимир распорядился вам препон не чинить и рассказывать о нашем житье-бытье без утайки.
Мысленно поблагодарив отца Владимира и вслух - Милослава, я призадумался:
"Ответный жест доброй воли - безусловно хорошо, но и миссия у нас не самая простая. А ну как монахи за нами увяжутся, что тогда делать будем? Не являться же на сверхсекретную встречу с "врагами рода человеческого" с почётным эскортом из благолепных, но временами весьма суровых боевых иноков? Так что провериться на предмет хвоста не помешает".
- Эй, православные! - громко крикнул начальник поезда, обращаясь к группе мужчин, топтавшихся под синей вывеской с белой надписью "Дулёво". - Идите сюда! Поможете сходни поставить, ну и товар потом загрузите.
Мужики ещё немного помялись в смущении, но подошли.
- Сколько за работу положишь, батюшка? - спросил, очевидно, старший ватаги, высокий, но узкоплечий мужчина лет пятидесяти, с длинными грязными волосами, собранными в хвост на затылке.
- Три "пятёрки".
"Три калашовских патрона на восемь человек? Не то что не "щедро", а просто-таки "сквалыжно"!" - оценил я предложенную плату и собрался, было, надбавить, но Милослав аккуратно тронув меня за локоть, глазами показал, отойдём, мол.
- Ты, Илья Васильевич, не чуди! - тихо, но грозно, начал инок. - Контингент нам не порть!
- Какой "контингент", Милослав? Людей на работу нанимаешь, а цены справедливой не даёшь!
- Это не люди, а "кон-тин-гент"! - раздельно, по слогам произнёс монах. - И ещё лет пять им в таком состоянии пребывать. Сатанисты это бывшие. Епитимья на них наложена. А эти наглые вдобавок, ты на рожи смиренные не смотри, не смотри… Ишь, каковы! "Сколько положишь?" Пять плетей надо было дать, да тебя, чужака, постеснялся!
- А откуда у вас сатанисты? - изумился я. - Они же городские, из Столицы все были!
- Не всех, видать, кара постигла, Следопыт, не всех. Часть в банды сбилась. Чего они творили - лучше тебе того не знать, человече…
- А эти тоже из банды? Вроде, молоды для этого…
- Дети грешников, во грехе взращенные и кровью людской умытые, это. Сам знаешь, мы веру свою и обычаи силой не навязываем. Не хочешь по нашему жить - вот тебе Бог, а вот - порог… С вами и псковскими дружим, с калужанами и владимирцами общаемся, даже с Пионерами пермяцкими уживаемся, но здесь история совсем другая. Этих воспитывать надо, пока раскаяние искренним не станет, бо сами они к нам пришли, но ядом бесовских мыслей отравлены. Вожака их видишь? Отец его, когда иродам совсем невмоготу жить стало, сам ватажку свою в пределы наши привёл, да сучье семя взыграло - стал среди народа слова окаянные говорить, про то, что Беда - кара небесная за грехи наши тяжкие. А какая же это кара, если она человеками устроена заради барышей нечестивых? Пришлось Старцам нашим грех на душу взять, удавили мерзавцев по их приказу. А детишек, уповая на не полную их испорченность, под епитимью подвели. В работах и покаянии иные по пятнадцать лет маются.
- А что, это ты про косматого этого говоришь? Тоже мне - "дитятя"? - саркастически усмехнулся я. - А не похож…
