За Полтинником Красноармейская бурно реконструировалась в проспект: таксопарк и автохозяйства были снесены, частных избушек в краю не осталось, а вместо них до Рынка и Площади Партизан размахнулись заборы, за которыми высились подъемные краны и к небу тянулись остовы монолитного бетона. Но в этом гиганском преобразовании плоского мира в объемный не было того разнобоя, когда с особнячком псевдорусского стиля вырастает давящий куб торгового центра с площадями в аренду. Здесь, свободно откинувшись от проезжей части и тротуаров, закрывшись от них зелеными зонами и скверами с изящными фонтанчиками и дескими площадками, горделиво, словно львы среди африканской саванны, собирались возлечь многоэтажные жилые комплексы. Некоторые из них были закончены или уже приобрели окончательные формы; в них строго выдерживалось единство стиля, не вызывавшего, однако однообразия, и не похожего на то, что было принято в брежневское время. Казалось, архитекторы хотели выразить протест против надоевших им по предыдущим эпохам прямых линий и углов: везде, где не требовалось сочетать свободу замысла с диктатом рядом стоявших зданий другого времени, и где фантазию архитектора не сдерживала жесткая необходимость следовать рациональным конструктивным формам, появлялась плавная кривая, придававшая зданию скульптурные черты.
То, что получилось, более всего напоминало возврат к модерну, правда, без украшательства, без столь любимых в начале прошлого столетия изящных лепных рюшечек, которые на доме в двенадцать-шестнадцать этажей выглядели бы странно. С другой стороны, освобождение от оков типового проектирования не вылилось и в модернистские эксперименты, которыми любят пошалить в Западной Европе. Скругления в основном касались углов стен, балконов, эркеров и лоджий; для разнообразия, на фасадах встречались участки, выгнутые дугой снаружи или внутрь, хотя до того, чтобы несколько изящных кривых полностью определяли облик здания, как в работах Оскара Нимейера, здесь не доходило. Наверное потому, что не каждый архитектор — Нимейер.
Три нижние этажа каждого гиганта являли собой стилобат с пешеходными дорожками и площадками для отдыха с клумбами и маленькими деревцами. Внутри этих стилобатов поселились административно-конторские учреждения, разные обслуживающие комплексы, от прачечных и столовых до детских яслей и садов, и, в самом низу — магазины. В пристройках прятались заглубленные ниже уровня земли зимние бассейны и тренажерные залы. Узкими змеями под дома уходили тоннели подземных гаражей.
Послевоенные силикатные двухэтажки сиротливо жались островками, ожидая второй очереди сноса.
"Ну, вот и дошли" — подумал Виктор.
Площадь Партизан между памятником и музеем тоже была перерыта и огорожена рабицей; сквозь нее было видно, что на этой части площади разбивают сквер, строят фонтаны и какие-то постаменты. "Реконструкцию площади под музей боевой техники под открытым небом ведет фирма "Звезда"" — было написано на прикрученном к рабице чуть полинялом щите.
"Ага, значит, танки и пушки будут здесь, а не на Круглом озере. А, кстати, плакатов-то здесь не так много. Ну, с рекламой ясно, а вот с этим — сталинским курсом, ум честь и совесть, как-то здесь не густо. Да и над "Электроникой" буквы не новые. Может, они тут уже того… отказались?"
Виктор прикрыл рукой глаза от налетевшего со стороны раскопанной площади пыльного вихря, и это почему-то его успокоило. Обычная брянская осень, подумалось ему. Скоро тут будут золотые деревья и запах сжигаемой листвы, от которого почему-то всегда тянет снова пойти в институт и сесть за студенческую парту.
"Ладно, приступим к реализации безумного плана. Как там в "Бегстве мистера Мак-Кинли" — с топором под мышкой проще сойти за сумашедшего? Если не выгорит, под дурачка и закосим."
Штаб-квартира бонистов действительно оказалась на чьей-то квартире, на четвертом этаже. Внизу на подъезде уже стояла дверь с домофоном, а возле нее, непривычной новинкой — список жильцов. Такие вешали в подъездах хрущевок в конце шестидесятых, но потом — то ли влом народу было исправлять переехавших, то ли с целью вводить в заблуждение всякое жулье — но только к девяностым они исчезли. Воскресший из небытия список был уже не простой жестянкой, а щитком с окошками, за которыми ставилась распечатка на лазерном принтере. Кстати, в отдельном окошке была дата обновления данных.
Значит, Финозов Г.А. есть Григорий Аркадьевич. Виктор поднял руку, чтобы надавить холодную сталь нужной кнопки на щитке, покрытом серой молотковой эмалью, но на полпути замялся, и вместо звонка почесал себя за ухом, как кота.
"Блин, как на конспиративную явку иду. Вдруг засада или провал… то-есть, наоборот, сначала провал, потом засада. К тому же свидетели. Наверняка запомнят, что я входил."
Он еще раз прокрутил в мозгу задуманную комбинацию. Из его реальности помнилось, что коллекционеры тусовались при одном из отделов Дома Книги на Фокина, магазина на Станке Димитрова, и, и… дальше Виктор не помнил, ибо марки и значки собирал еще в пионерском возрасте и это увлечение в серьезное не переросло. Тем более, Виктор никогда не интересовался бонистами. Указанный в объявление Финозов, возможно, был среди коллекционеров вообще не авторитетом, а каким-нибудь "общественником", взявшимся тянуть бумажную сторону дела, без которой нет коллекционерам каких-то льгот, а, может быть и само объединение тут без бумажек не допустят. Чтобы видно было, что не какие-то подозрительные личности кучкуются, а имеют хобби, отвлекающее от алкоголизма и иных антиобщественных занятий…
Да без разницы, авторитет Финозов или бюрократ. Главное, не загреметь. Во второй и третьей реальности повезло — нарвался на умных и просекающих ситуацию, и, самое главное, оказался нужен. И то в третьей до изобретения лазера все гадали — не дезинформатор ли засланный, а уж чтобы, как в книжках, где попаданцу все восхищаются, удивляются, смотрят в рот и ловят каждое слово — ну не бывает так. Все решают служебные интересы, а, главное, личные, которые со служебными могут и не совпадать.
В нерешительности Виктор оглянулся. За толстой стеной дома было затишье, и лишь неподалеку, из-под арки, как из аэродинамической трубы, столбом сифонила пыль. Дворик, протянувшийся неширокой полосой между пятиэтажкой и каменным забором какого-то заведения, был какой-то ненашенский: ни тебе совковой полуразрухи и полузапустения, что царили в стороне от дорог, по которым начальство проезжает, ни наших родимых бытовых отходов — пакетов, пластиковых бутылок со стаканами и всякой прочей гадости, которую бухающим у подъезда обычно влом донести до мусорки. Все те же аккуратные скамеечки из планок на гнутой железной полосе, в палисаднике альпийская горка из булыжников, видать при ремонте старой мостовой вывернули… Очень даже стильненько. И четыре бабушки у подъезда, из-за которых просто взять и уйти будет подозрительным. Точнее, не совсем у подъезда — из-за соседства с забором тротуар здесь шел прямо под окнами первого этажа, отведенного под магазины, а скамеечка стояла чуть в стороне, в тени деревьев меж забором и тротуаром, но дверь оттуда просматривалась, как сцена из зрительного зала.
Виктор вытащил из внутреннего кармана плаща записную книжку, словно сверяя адрес. Решаться надо.
— А мои шрифт побольше сделали, так все нормально. Я же раньше бухгалтером на "Дормаше", так что к машинке приучиться? — донеслось от скамейки
"Подрабатывает, наверное", — машинально отметил Виктор. Сквозь долетавший с угла гул машин из одной из форточек второго этажа донеслось шкворчание яичницы на сковородке, и обстановка показалась совсем уж какой-то домашней.
"Че я, Плейшнер, что ли?" — спросил себя Виктор и, повинуясь какому-то внезапному порыву, решительно надавил кнопку.
— Кто там? — донеслось из домофона через полминуты.
— Я по объявлению. К го… гражданину Финозову, насчет общества бонистов.
— Чичас, — вылетело из динамика, дверь щелкнула магнитом и чуть приоткрылась. Надо было идти.
В подъезде было чистенько и стены выкрашены в тон гранитно-серым и светло-голубым: с одной стороны, дешево, а с другой — не первое попавшееся, а дизайнер явно постарался. О странности сочетания скромности и изыска думать было некогда: наверху щелкнул замок двери.
— Заходите. На кухню проходите, тут я в отпуске фотообои клею.
Финозов оказался человеком немного за пятьдесят, чуть полноватым и залысиной на затылке, говорил хрипловатым баском и в воображаемый образ коллекционера не вписывался. Кухня, куда он привел Виктора, была вполне стандартна — бросались в глаза разве что название "Ока" на здоровенном двухкамерном серебристом холодильнике и "Сапфир" — на кухонном цветном тридцатисемисантиметровом телике, что висел на поворотном кронштейне над микроволновкой "Электроника" с ЖК-дисплеем.
