— У вас есть десять минут, чтобы приступить к работе, — тихо и внятно сказал генерал.
— Таких, как вы, у нас гильотинировали в тысяча семьсот восемьдесят девятом году! — захлебнулся от гнева рабочий вожак.
— Такие, как я, вступали в Париж в тысяча восемьсот четырнадцатом, — не меняясь в лице, отрезал Згурский. — Экскурс в историю закончен. У вас осталось восемь минут.
Не удовлетворенные переговорами борцы за права устроили митинг во дворе заводоуправления, но только — только начали разминать голосовые связки хоровыми криками «Позор!» и «Долой!», когда, печатая шаг, в воротах появилась колонна в русских военных мундирах без погон. Драка была жестокой, и в результате армия французских безработных пополнилась несколькими десятками новобранцев.
Этот вопиющий случай вызвал бурный резонанс в обществе. Министр экономики лично звонил в Сент — Этьен, требуя пойти на уступки и уволить штрейкбрехеров. Ответом на его гневную отповедь было короткое: «Нет». Владимир Игнатьевич Згурский никогда не отменял приказов. Когда бы министр — социалист получше знал русского генерала, он бы даже не стал тратить времени, поднимая с рычага трубку.
Без малого десять лет назад, когда Особый корпус только двигался во Францию по бескрайним просторам России, чтобы пересесть на ждущие его корабли, полковник Згурский прибыл в Париж для подготовки приема и обустройства войск.
Здесь его ждало крайне неприятное известие: оружие, предоставляемое союзниками русским бригадам, лет двадцать назад было списано в самой Франции! Срочная депеша в Петроград вернулась с ответом: «Решить любыми средствами».
В том, что произошло дальше, полиция разбиралась несколько лет, но без особого успеха. В силу неведомо каких махинаций «Манюфактюр д'Арме» в Сент — Этьене вдруг перешла в русские руки, и новейшее оружие, выпускаемое там, прямо с конвейера отправилось в распоряжение бригад Особого корпуса. Вызванный для объяснения к президенту Клемансо флигель — адъютант русского императора Владимир Згурский пропустил мимо ушей яростные упреки в подрыве боеспособности французской армии и проговорил с обычной холодной безучастностью: «Ваше высокопревосходительство! Французский завод «Бри Сольен» производит и доныне продолжает отгружать сорок процентов немецкой стали. Я весьма сожалею, что не имел возможности купить и вышеупомянутое предприятие». На этом аудиенция закончилась.
Сейчас фрак «чертова русского» украшала розетка офицерского креста Почетного легиона — признание Францией заслуг генерала перед Республикой — и маленькая золотая буква «Д» под императорской короной — знак братства 16–го Мингрельского, Его Императорского Высочества, великого князя Дмитрия Константиновича, гренадерского полка.
— Полковник Варрава у себя?
— Так точно, ваше превосходительство! Георгий Никитич проводит инструктаж с коммивояжерами, отправляющимися продавать велосипеды в Лифляндию.
— Пусть зайдет ко мне.
Згурский прошел в свой кабинет и, остановившись у окна, поднял жалюзи. Прежний председатель правления, как всякий истинный француз, был любителем прекрасного. Открывшийся вид должен был рождать в памяти воспоминания о Версальском парке.
— Разрешите войти? — раздалось за спиной.
Генерал Згурский оторвался от своих мыслей.
— Входите, Георгий Никитич. Присаживайтесь.
— Что нового в Париже?
Генерал поморщился, готовясь ответить на этот неминуемый, но неприятный вопрос.
— Генерал Кутепов настаивает на формировании новых боевых групп для засылки на территорию Совдепии. Великий князь Николай Николаевич говорит о непредрешенчестве, о том, что истомленный большевистским гнетом русский народ — богоносец должен сам без нашего вооруженного вмешательства сделать выбор. Генерал Эрдели призывает «желтых таксистов»[4] сплотиться… Мда — с… Как намедни пошутил один старый знакомец: «Из желтых улан[5] да в желтые таксисты».
Згурский выжидательно поглядел на собеседника, чье простецкое добродушное лицо могло ввести в заблуждение всякого, кто не был близко знаком с одним из асов русской контрразведки, Георгием Никитичем Варравой.
— Еще какие — то новости? — глядя на озабоченное лицо генерала, спросил его заместитель.
— Да. Очень странные. Из Литвы пришла телеграмма: подполковник Шведов успешно перешел границу и доставлен в Вильно.
— Тот самый Шведов, который числился военным руководителем в деле Таганцева?[6] — уточнил Варрава.
— Тот самый. В двадцатом он сбежал из Петрограда, впоследствии примкнул к кутеповским боевикам. Его группа в октябре прошлого года обстреляла автомобиль Троцкого, но, к сожалению, без особого успеха. По утверждению Шведова, спасаясь от погони, они приняли решение пробиваться поодиночке, но к месту сбора кроме него так никто и не пришел.
— Либо этому подполковнику феноменально везет, либо он — большевистский провокатор.
— Выбор невелик… В любом случае с ним надо встретиться. У Шведова на руках некая секретная информация, которую он должен срочно передать руководству РОВС.[7] Завтра он выезжает в Прагу — там ему дана явка.
— Вы поедете?
— Непременно. — Генерал Згурский достал серебряные часы с тремя грациями на крышке, щелкнул, посмотрел время. — Через два часа сорок минут у меня поезд.
— Понятно, — кивнул Варрава. — Весь материал на Шведова и связь с руководителем наших «коммивояжеров» в Праге.
— Именно так, — подтвердил генерал Згурский.
— Будут еще какие — нибудь распоряжения?
— Как всегда — заботиться о процветании фирмы.
— О вашей жене какие — нибудь новости есть? — тихо поинтересовался контрразведчик.
— Нет, о Татьяне Михайловне никаких вестей нет. Но я знаю, что она жива. — Лицо Згурского из холодного стало непроницаемо мрачным. — Сделайте любезность, Георгий Никитич: я хочу ознакомиться с делом подполковника Шведова как можно скорее.
— Сию минуту. — Варрава направился к двери. — Чуть не забыл, час назад звонил некий комиссар Рошаль из Сюрте.[8] Этот полицейский очень желает поговорить с вами. Он утверждает, что вчера из своего дома пропал бывший казначей армии Колчака, банкир Рафаилов.
Генерал Згурский захлопнул крышку часов и сунул их обратно в карман жилета:
— Если будет снова звонить, сообщите ему, что я обязательно свяжусь с ним по возвращении.
«В этой стране так жарко, что чаша народного гнева пересыхает задолго до того, как успевает наполниться».
Лоуренс Аравийский
Истошный вопль «Атанда!»,[9] многократно повторенный, будто эхом, прозвучал над Сухаревским рынком, и торгующие «на крик» продавцы всякой всячины смолкли на полуслове, торопясь покинуть оживленный пятачок на углу Садового кольца и Большой Сухаревской улицы.
«Облава! Облава!» — неслось по торговым рядам. В общей суматохе никто не обратил внимания на автомобиль, въехавший во двор одного из домов по Садовой улице. Люди в кожанках, выскочив из машины, заняли позиции в арке ворот, у дверей черного хода. После этого из авто стремительно, как нож из рукава, появился высокий худой человек в длинной шинели. Он поднялся на третий этаж, огляделся по сторонам и, увидев на двери начищенную латунную табличку «Доктор Спесивцев Ф.Ф.», тихо постучал. Щелкнул замок, дверь приоткрылась:
— Входите, Феликс Эдмундович. Не надо волноваться.
— К чему эта таинственность, Иосиф Виссарионович? Как в царское время: явочные квартиры, пароли…
— В царское время вы не смогли бы поднять на ноги всю московскую жандармерию, чтобы встретиться наедине с товарищем по партии.
— А что, по — вашему, я должен был делать? С тех пор как товарищ Троцкий возглавил Совет Народных Комиссаров, он только и говорит об очищении партийных рядов от скверны, от примазавшихся и приспособленцев.
Ясное дело — под такую гребенку попадают все, кто не согласен со Львом Давидовичем.
Пока что он занят травлей Бухарина, упрекая его в буржуазном разложении и объявляя новую экономическую политику дезертирством с позиций перманентной мировой революции.
Поверьте, даже я чувствую за собой слежку.
— В районе Сухаревского рынка всегда много людей, здесь несложно затеряться.
— Мне — сложно, — вспыхнул Дзержинский. — Разве что обриться наголо.
— Ну, это лишнее. Но визит к врачу можно было обставить не так помпезно.
Но перейдем к делу. Я думаю, сейчас ни для кого из нас уже не секрет, что в партии назревает раскол.
Многие старые партийцы, проведшие долгие годы в эмиграции, оторвались от жизни и не желают видеть реальной России. Они хотели бы этакую Швейцарию с утренним кофе и круассаном, как любит рассказывать товарищ Зиновьев. А ведь он не только глава города, носящего имя Ленина. Он также председатель Коммунистического Интернационала. Он, как и товарищ Троцкий, не хочет понять, что Советский Союз — не Швейцария.
