— Главное — не сколько, главное — как, — философски заметил пулеметчик.
— Отставить! — неожиданно резко вскинулся капитан. — Думать надо не о том, как красиво умереть, а как выжить, нанеся при этом наибольший урон врагу.
Загорелый и черноволосый, он был совсем не похож на прибалта. Правда, в голосе офицера явно проскальзывал какой-то акцент — но недостаточно сильный для того, чтобы понять, откуда он родом.
— Если они сейчас попрут на нас, Борис Владимирович, то выжить возможным не представится. Вчетвером мы их долго не удержим, даже если бы у нас патронов было не считано — а патронов-то у нас кот наплакал…
— Знал ведь, профессор, куда едешь…
— Знал, представьте себе. Приехал сюда так же добровольно, как и Вы, и убегать никуда не собираюсь…
— Значит, так, — вновь взял слово капитан. — Разговорчики эти прекращаем, как понижающие боевой дух. Тем более что никто никуда не попрет до вечера, а к восемнадцати ноль-ноль нас должны сменить. Ну, а если попрут всерьез — будем держаться, пока Сёрежка до виноградников не добежит.
— Еще чего, — пробормотал мальчишка, недовольно повернув запыленное лицо в сторону офицера.
— Не "еще чего", а "так точно". Пришел воевать — научись сначала исполнять приказы командира. В штабе должны узнать, что высота оставлена. Если нас тут втихаря убьют, то могут еще люди погибнуть.
— А почему сразу я? У меня, между прочим, предки тоже воевали. Знаете, почему, мы в Днестровске живем?.. Жили…
— И почему же? — поспешно отреагировал на эту поправку Ильин.
— Да потому, что мой пра-пра-… в общем, много раз прадед Аким Яшкин отличился при штурме Измаила и получил за это вольную и землю в Приднестровье.
— Чем докажешь? — задорно спросил казак.
Мальчишка бросил на него исподлобья быстрый взгляд.
— А вот и докажу, — пошарив в кармане перемазанных шорт, он вытащил металлический кругляшек. — Вот… "За взятие Измаила". Сам Суворов ему вручал.
— Покажи-ка.
Серёжка кинул медаль пулеметчику, тот ловко поймал её и принялся разглядывать.
— Ишь ты, — вымолвил он, наконец. — Похоже, и вправду древняя. Потемнела-то как.
— А мне можно? — спросил ученый.
— Пожалуйста, — пожал плечами мальчишка.
Никто не засмеялся. Пулеметчик перекинул медаль Ильину.
— Надо же, никогда в руках ничего подобного не держал. И уж никак не мог предположить, что смогу встретить суворовскую медаль здесь, в Приднестровье.
— Будущее не угадаешь, — наставительно и с некоторой ленцой в голосе заявил Пономаренко. — Вот скажи, командир, ты знаешь, что через минуту с тобой будет?
Ответить капитан не успел. Он вдруг прыгнул вправо, сбив с ног мальчишку, прижав его к земле и накрыв собой. А в следующий миг тонкий свист мины превратился в вой и тут же — в грохот взрыва.
Стряхнув с себя землю и глядя на разверзшуюся воронку, профессор кафедры системного анализа и программного обеспечения АСУ Московского института радиотехники, электроники и автоматики, доктор физико-математических наук Иван Александрович Ильин вдруг понял, что таинственный капитан Борис Владимирович Гай из Прибалтики действительно знал, что должно произойти. И даже пытался этому помешать. Но не смог…
БРЕТАНЬ. 975 ГОД ОТ РОЖДЕСТВА ХРИСТОВА
Холодный зимний ветер гнал свинцовые волны на песчаный берег, срывая с гребней клочья белой пены. Жалобно покрикивали чайки. Иссиня-черные тучи низко нависали над морем и землей и, казалось, в любой момент были готовы упасть, давя всё и всех на своем пути.
Стоявший у окошка молодой человек аккуратно прикрыл раму с разноцветными стеклышками в частом свинцовом переплете и повернулся к своему собеседнику — пожилому седовласому мужчине, уютно расположившемуся в украшенном затейливой резьбой старом деревянном кресле возле камина. Очень старом, ибо дерево совсем потемнело от времени. Гостю подумалось, что и мастера, способного покрыть кресло таким узором, сейчас в Бретани уже не сыскать. А ведь и оба кресла, похожих друг на друга, как две рядом выросших лилии, и стоящий между ними небольшой столик с украшенными столь же искусной резьбой ножками, были изготовлена хоть и в давние времена, но в этих краях. Теперь эта мебель безмолвно напоминала о былом величии здешних земель и их тогдашних обитателей.
Да разве только мебель? Казалось, каждый предмет в комнате поражал роскошью и нес на себе печать веков: и окошко, от которого только что отошел молодой человек, и стоявшие на столике золотой поднос с тонко нарезанным сыром, пара золотых кубков с вином и серебряный кувшин, украшенные чеканным узором, и резная хрустальная ваза с фруктами. Камин, в котором весело потрескивали и постреливали в дымоход огненно-золотистыми искрами дрова, прикрывала металлическая решетка с причудливо изогнутыми прутьями. Кузнечный молот в руках мастера придал им вид змей. Вся эта роскошь, не свойственная большинству простых и суровых замков, построенных за последние несколько сотен лет новыми владыками края, редко попадалась на глаза посторонним: обычно хозяин принимал гостей в других залах. Но от сегодняшнего посетителя ему скрывать было нечего: подлинную историю Бретани оба они знали одинаково хорошо.
Молодой человек подошел к столу и налил себе из кувшина немного вина, выжидательно поглядывая на старика. Тот подчёркнуто пристально уставился в камин, словно надеясь увидеть там, по меньшей мере, саламандру. Молчание становилось тяжелым, словно тучи за окном, и младший собеседник заговорил первым:
— Я понимаю ваши сомнения и ни на чем не настаиваю. Поверьте, память Предков для меня свята, как и для вас. Но Предки мертвы, а нам жить. Нам, и нашим детям… И мы в ответе за то, какой мир мы оставим им в наследство.
— Заветы Предков… — медленно проговорил старик. — Предки были мудры, но и они ошибались. Мы могли бы быть светом и солью земли, а кем стали…
Он горестно вздохнул.
— Помогло ли нам, что мы соблюдали обычаи, когда нашу страну разорвал Медведь, да будет он проклят?
— Он и так уже проклят за свои черные дела. Хотя, иные говорят, что он как раз и был нашим наказанием за отступление от древних правил. Предки требовали, чтобы мы не порождали полукровок.
— Наказание… Нарушил закон лишь один из нас, а пострадали все.
— Грех гэну лег на его народ… Что в этом необычного, разве не такова наша жизнь?
— При Высоких королях такого не было.
— Высоких королей нет уже более четырехсот лет. Зачем говорить о тех временах, они давно прошли и их теперь не вернуть, — безнадежно махнул рукой молодой собеседник.
— Сначала ты убеждал меня пойти против обычаев племени, а теперь повторяешь слова тех, кто будет им верен до смерти, что бы ни происходило вокруг.
— Я убеждаю вас принять ваше решение. Поступите так, как подсказывают вам ваши совесть, разум и сердце. Именно ваши, а не чьи-нибудь ещё. И да поможет вам Высокое Небо.
Старик отпил из кубка немного вина.
— Я своё решение уже принял. И принял его еще до того, как ты приехал в мой замок. Я стар и скоро умру. Но у меня есть дети. У них есть дети. И у их детей тоже будут дети… Я не хочу, чтобы их головы торчали на пиках, возле которых будут бесноваться безумцы. Я не хочу, чтобы, если они будут добрыми христианами, их отталкивал священник — за то, что они не такие как он… И еще… Я не хочу, чтобы реликвии семьи попали в недобрые руки. Это огромная сила, и, употребленная во зло, она будет страшна. Закопать, выкинуть в море… Я не буду знать покоя… И море и земля отдают свои тайны. Я успокоюсь, только если они будут в надежных руках.
— В руках Хранителя… — негромко произнес младший собеседник.
— Да, в руках Хранителя. Я согласен с вами. Мы нарушаем волю Предков. Мы нарушаем законы нашего рода. Но это — веление времени, а со временем не могут спорить даже Предки. Мир меняется. Разве не наши деды и прадеды хулили Патрика, крестившего наш народ? Те, кто был против этого — где они? И куда привели они тех, кто пошел за ними? Я не вижу другого выхода, кроме того, что предлагаете вы. Ради своих потомков я готов нарушить традиции… И да поможет нам Высокое Небо…
СЕВАСТОПОЛЬ, 27 АВГУСТА 1990 ГОДА НАШЕЙ ЭРЫ
Яркое желтое солнце ударило в глаза…
— Папа, едет, едет…
Кристинка, по-детски пританцовывая на месте от возбуждения, дергала отца за руку.
Действительно, трудяга-электровоз уже подтаскивал к платформе скорый поезд номер двадцать пять "Москва-Севастополь".
— Не торопись, доча, сейчас мы определимся, где тут восьмой вагон.
— Сразу после седьмого, — рассмеялась Рита.
— А может, перед девятым? — Балис ласково обнял супругу за плечи, она теснее прижалась к нему… Конечно, кругом столько людей, но… Годы совместной жизни не остудили восторженную любовь петергофских курсанта и медсестры. И вообще, почему муж и жена должны скрывать от людей, что любят друг друга?
