И было, от чего.
Как выяснилось, пусть и не сразу, а через год-другой, когда стало ясно, что единичными случаями дело не ограничится, у живой воды было много других свойств и побочных эффектов. Если мертвые механизмы вода оживляла, придавая им силу, то на живые существа ее действие было не столь однозначно. В малых дозах и в смеси с другими веществами, иногда обычными лекарствами, которые можно купить в любой аптекарской лавке, живая вода была названа эликсиром молодости. Но если превысить дозу хоть на несколько молекул или чуть-чуть увеличить концентрацию примесей, как тот же самый эликсир превращался в яд. Да и переработка и очистка воды перед тем, как превратить ее в живую воду, тоже таила опасности.
Что происходило на самом деле, было скрыто от народа, но слухи ползли и множились, тем более что результаты скрыть было невозможно. Те, кто работал на «Макбет Индастриз» превращались в чудовищ, мутировали — и исчезали, зато на улицах появлялись чудовища — порой по восемь-девять футов роста, горбатые, с плетями вместо конечностей, покрытые наростами и коростой. У одних головы болтались на длинных тонких шеях, у других втягивались в плечи так, что глаза оказывались возле ключиц. У одних ноги превращались в многосуставчатые лапы, другие вовсе лишались конечностей. Специальные команды чистильщиков периодически отлавливали мутантов, изолируя их от нормальных людей. В рабочих кварталах не проходило недели, чтобы не выявили очередного мутанта. Но платили на фабрике хорошо, рабочие за неделю получали столько, сколько на других предприятиях платили за месяц, а то и за полтора. Поэтому, несмотря на жуткие слухи, несмотря на мутантов, «Макбет Индастриз» не испытывала недостатка в рабочих руках. Голод оказывался сильнее страха.
Но почему, почему на эту проклятую фабрику должен идти именно ее мальчик?
Рабочий день на фабрике начинался с рассветом. Еще не встало солнце, а толпы рабочих уже подходили к воротам, где сперва проходила перекличка. Вычеркнув имена тех, кто не отозвался, десятники распахивали ворота, распределяли, кто в какой цех идет, и только после этого рабочие приступали к делу.
Виктор и Сэмми Петерс были названы одними из последних.
— Новички? — поинтересовался толстый десятник в форменной тужурке. — Ступайте в шестой цех. Там просите мастера Уильямса. Что он скажет, то и будете делать. От работы не отлынивать. Домой не проситься. Маму не звать. Тут фабрика, а не пансион благородных девиц.
— Что он имел в виду? — шепнул Виктор Сэму, когда они входили в ворота на широкий утоптанный двор. — Разве мы похожи на благородных девиц?
— Не знаю, — пожал плечами тот.
Широкий двор фабрики, громадный, как военный плац-парад, был со всех сторон огорожен массивными зданиями с распахнутыми воротами. Из некоторых выходили рельсы вагонеток, над крышами большинства к небу вздымались трубы, извергавшие клубы белесого, светло-голубого и зеленовато-оливкового дыма. Между зданиями цехов оставались неширокие проходы, ведущие к складам, гаражам, конюшням и подсобным помещениям. Лишь два здания отличались от цехов — контора и лаборатории. Одно в два этажа, другое одноэтажное, длинное, они сверкали рядами окон и аккуратными массивными крыльцами.
Лавина рабочих, хлынувшая через ворота, растекалась на колонны и потоки, живой рекой вливаясь в распахнутые ворота, где уже начинало что-то гудеть, бурлить и шипеть.
— Шестой цех где? — дернул Виктор за рукав проходящего мимо мастерового в синей блузе.
— Там, — он махнул рукой куда-то вглубь. — Рельсы видишь? Туда иди.
По рельсам как раз катила небольшая дрезина, на которой были установлены несколько бочек. Правивший дрезиной парень чуть постарше их кивнул на ходу: «Да, в шестой цех.» — и прибавил хода. Толкнув друг друга локтями. Виктор и Сэм побежали за ним, стараясь не отставать.
Они примчались в цех буквально через несколько секунд после того, как дрезина остановилась.
— Вы кто такие? — не дав парням осмотреться, навстречу шагнул какой-то человек.
— Нам бы мистера Уильямса…
— Я Уильямс. Вы новенькие?
— Да.
— Отлично. Видите бочки? — кивнул на дрезину. — Разгружаете и тащите наверх. Там сливаете в патрубок и возвращаетесь за новой. И быстро. Вода должна литься непрерывно… А ты чего встал? — тут же развернулся он к парню на дрезине. — Новую партию сейчас загрузят. Давай, поворачивайся.
Рядом несколько грузчиков ловко устанавливали на второй дрезине пустые бочки, укрепляя их с помощью веревок. Парень понятливо кивнул и перебрался с дрезины на дрезину.
— За работу.
Виктор шагнул к бочкам. Они были небольшими, в каждой было, наверное, фунтов по двадцати воды. Примерился, с натугой взваливая бочку на плечи. Нет, больше. Двадцать пять, а то и тридцать. Но поднять можно.
— Тащи туда.
Парень вскинул голову. Ему предлагалось вскарабкаться с грузом по дощатым мосткам к краю огромного чана, под днищем которого другие рабочие разводили огонь. Несколько труб отходили от крышки, тянулись в разные стороны. Две заканчивались в соседних резервуарах, еще одна уходила через окно куда-то прочь из цеха. Еще две нависали над открытыми котлами.
— Пошел. Пошел.
— А зачем… — начал было Виктор, но его остановил окрик:
— Не болтать. Работать.
Юноша зашагал по мосткам. Они слегка прогибались под его тяжестью. Бочка с непривычки давила на плечи. Все-таки он довольно быстро добрался до патрубка, перевалил бочку, утверждая на краю, откупорил и дождался, пока темная, пахнущая тиной и рыбой, вода польется через край. Интересно, где ее взяли? Из реки?
Он едва успел опорожнить свою бочку и отстраниться, как его место занял Сэм. Обойдя друга, Виктор спустился, откатил пустую бочку в сторону, взялся за вторую. Работа началась.
Они таскали бочки с водой до самого перерыва на короткий обед. Сперва вдвоем, потом на пару к юношам перебросили еще одного грузчика, который работал молча, усердно, но не поднимая глаз. Мистер Уильямс, надзиравший за работой в цеху, лишь хлопнул его по плечу, представляя: «Это Джонс. Работайте втроем.» — и отошел к дальней стене, где начал раздавать указания.
Платформы с водой все прибывали и прибывали. Разгружали их втроем, нагружали по двое. К тому моменту, когда короткий резкий звук колокола объявил перерыв, юноши не чуяли рук и ног, а поясницы ломило так, что Сэмми застонал, выпрямляясь:
— Господи, я чувствую себя столетним дедом.
Распрямившийся рядом Джонс дернул уголком рта:
— Это начало.
Это были первые слова, которые от него услышали новички, и Виктор тут же поинтересовался:
— И так теперь будет… всегда?
— Ну… — Джонс снова дернул уголком рта, сплюнул на пол тягучую слюну, — так.
— Каждый день, — юноша невольно смерил глазом расстояние между наполовину опустевшей платформой и огромной цистерной, — таскать эти бочки? Всегда?
— Ну… почти.
— И больше ничего?
— А зачем?
Джонс привалился к краю платформы, вытянув ноги, неторопливо развернул на коленях узелок. Достал ломоть хлеба с салом и луком, откупорил бутыль, в которой плескалось что-то коричневое, отхлебнул.
— На, — неожиданно протянул Виктору, — глотни.
— Я не пью, — юноша почувствовал, что краснеет. — И вообще, у меня…
Мать перед уходом собрала и ему небольшой узелок — несколько картофелин, вареные яйца, хлеб…
— Чай. С молоком, — с привычной уже кривой усмешкой пояснил Джонс и снова сплюнул. — Это правильно. Силы нужны. А с джином тут строго. Запах учуют — выгоняют. И расчета не дают. Наоборот — ты еще фабрике должен становишься за недоработанные часы.
— А почему нельзя пить? — спросил Виктор, намекая на то, что в бутыли у напарника отнюдь не чай.
— А потому. Вода… она не прощает. Рука дрогнет и все. Конец. Но и без этого тут никак.
Видимо, для него так много говорить было непривычно, или он понял, что случайно сболтнул что-то не то, потому что отвернулся и продолжал обед, нарочито не обращая внимания на напарников.
