Лишними они мне не будут.
Вернувшись на позицию, нырнул в тот самый овраг, где мы прятались с Анной. К моему удивлению, девушка по-прежнему спала.
— Ну что ж, пора просыпаться, спящая красавица, — по-доброму усмехнулся я и принялся тормошить девушку.
Глава 24
Бешеные валькирии
Война — это всегда потери. И мне опять пришлось думать, что оба погибших офицера пожертвовали жизнью ради меня. Ну не привык я до сих пор к тому, что кто-то отдает свою жизнь ради своего императора, и считает, что это вполне нормально. Нет, не за меня они жизнь положили, а за Родину, и за други своя. Вот так мне легче пережить очередную потерю.
Конечно, как вернемся, то прикажу парней посмертно представить к ордену «Отечественной войны» Первой степени. Кажется, согласно статута ордена, семьям погибших полагаются какие-то льготы? Не помню, но уточню. Если нет, то назначу пенсии семьям из своего личного кошелька, то есть, из сумм, что зарабатывает для меня Титов. Дети, понятное дело, пойдут учиться на «казенный кошт», а если есть девки — так им приданное из казны. Жалко лишь, что парней это не вернёт.
После короткого боя Вострецов хотел сразу же отправиться на базу, думаю, что он был полностью прав. Его задача — спасать императора. Но я едва ли не силой заставил задержаться. Что ж, мнение императора может не соответствовать мнению его солдат. А мое мнение таково — никто не должен остаться непогребенным.
Раненым немцам — их тут целых пять штук осталось, добивать не стали, оказали первую помощь (лечить я их не буду, но перевязки помогал накладывать), оттащили в сторонку, вражеское оружие привели в негодность, патроны, на всякий случай, разбросали по лесу. Жалко, конечно, увечить хорошие автоматы, но тащить на себе лишнюю тяжесть не стоит.
А наших ребят похоронили неподалеку от места их последнего боя. Мне даже не пришлось применять свою «медвежью» силу. Две саперные лопатки — это само по себе сила. Выкопали яму, хотя и не такую, как положено — не в два метра глубиной, а поменьше, положили туда тела двух поручиков. Уцелевшие офицеры покосились на меня и я, без слов поняв, что от меня требуется, прочитал заупокойную молитву. Краем глаза отметил, что окончательно проснувшаяся девушка-монстр повторяет слова. На душе отчего-то стало легче. Все-таки, я немного сомневался — не обернется ли девочка из разрушенного Минска страшным чудовищем? Но если ее губы шепчут молитву — значит, все в порядке.
Вернемся, отдам приказ — перенесем их прах в более достойное место. Или как уж их семьи решат. Поручик Истомин, если не ошибаюсь, из известной фамилии происходит. Не потомок ли адмирала, погибшего в Севастополе во время Крымской войны?
Рядом с офицерами Российской армии похоронили и погибшего волка. Глупо, наверное, но оставлять его без погребения не позволяла совесть. Он ведь тоже погиб как солдат. А что заставило волка забыть о своей беременной подруге и броситься на помощь человеку — совсем непонятно? Вот, теперь еще из-за погибшего зверя гложет совесть. А ведь волк не мог знать, что вражеские пули мне не причинят вреда.
Называется — накатило. Теперь начну вспоминать собак, погибших при разминировании или при подрывах вражеских танков, коней, которые спасали людей тысячи лет, а люди отвечали им неблагодарностью.
Тряхнул головой, отгоняя лишние и ненужные мысли, думая, что нужно думать о государстве, о его бедах. И нужно думать о будущем.
Убитых врагов оставили поверх земли. Те, кто остались живы, пусть позаботятся о своих мертвецах.
В общем, потратили лишних два или три часа.
После того, как все было готово, Вострецов развернул карту:
— Ваше величество, — ткнул он в коричневую змейку, обозначавшую дорогу, а перпендикулярно ей еще одну. Стало быть, перекресток. — Вот этого перепутья не миновать. От него, если на северо-восток, сорок пять и три с небольшим градуса — но там и градусы не нужны, дорогу знаю, как раз останется семь верст до базы. Там уже безопасно.
— Да, господин поручик, — поинтересовался я. — Вы все про базу, а не могло так быть, чтобы ее немцы захватили?
— Никак нет, ваше величество, — помотал головой Вострецов. — База, в сущности, это уже наш плацдарм. Мы, когда уходили, то численность там до полка была, а нынче, думаю, что и дивизия наберется. Если бы бои шли, так мы бы канонаду услышали, да и бомберы бы летали. А так, получается, что мы на плацдарме свои силы и средства сосредотачиваем, но пока в наступление не идем. Ох, простите, ваше величество, — спохватился поручик, — вы же это и без меня знаете. А я тут с вами, словно со шпаком каким. Простите еще раз, одежда в заблуждение вводит и возраст ваш.
Можно бы обидеться, сделать каменное лицо — дескать, а что это какой-то поручик учит генералов тактике? Но это будет глупо. А вообще, надо бы поддержать парней морально.
— Ничего, господин штабс-капитан, — усмехнулся я, — со всеми бывает. — Подумав, хмыкнул. — И не штабс-капитан даже, а капитан. И подпоручик Недудко…
Недудко, растопыривший уши в ожидании императорского заветного слова, не удержался:
— Неужели поручик? Второй год мимо чина пролетаю, словно кто-то наколдовал.
— Так чего уж там, и подпоручик пусть станет поручиком, — усмехнулся я. — Хотя, тоже несправедливо. Пусть подпоручик Недудко станет штабс-капитаном. Вернее, сделаем так. Считайте, что я вас вначале произвел в поручики, а потом в штабс-капитаны, — перевел взгляд на счастливого новоиспеченного капитана Вострецова, сказал и тому: — И вас, господин капитан, это тоже касается. Сегодня, в три часа по полудни я вас произвел в штабс-капитаны, в три часа две минуты — в капитаны. Это чтобы никто не считал, что вы через звание прыгнули. Примета плохая. Как прибудем на базу, — пообещал я, — отыщите мне лист бумаги, я собственноручно указ о присвоении званий напишу. Командующий фронтом вас потом включит в приказ, вот и все.
Можно, разумеется, сделать еще проще. Дать «отмашку» Толбухину, и приказы оформят и без меня. На то писаря имеются. Но коли уж сорвалось с языка, придется писать.
Про ордена, которые должны пролиться на грудь обоих офицеров, я даже и говорить не стал. Это само-собой. И, коль скоро они теперь штабс-капитан и капитан, так и ордена должны быть повыше, нежели офицерам, но чином поменьше.
Капитан и штабс-капитан вскочили, вытянулись по стойке «очень-очень смирно» и вполголоса рявкнули:
— Рады стараться, ваше величество!
Мне стало и грустно, и немного смешно. Грустно, потому что уж слишком малая цена за мое спасение. А народ-то, пусть и призванный из запаса, как Вострецов, возрастной и сидеть им в подпоручиках и поручиках вроде бы уже и неприлично.
Ладно, пусть меня еще не спасли, но должны же в конце-то концов выйти к базе? Там, где безопасно.
— Так что, господин капитан, какие еще у нас трудности? — спросил я, возвращая офицеров к суровой действительности.
— А трудность, ваше величество в том, что у этого перекрестка могут быть валькирии, — скривившись, сообщил Вострецов.
— Валькирии? — переспросил я. В моем понимании, валькирии — это воинственные девушки, которые уносят в Валгаллу души воинов, павших на поле брани. Так, по крайней мере, написано в «Эдде». Правда, саму «Эдду» я не читал — ни «Старшую», и ни «Младшую», но неоднократно читал различные пересказы скандинавских саг. Понимаю, что в здешней реальности я уже встретил немало мистического и волшебного, но появление девушке — помощниц Одина, это уже перебор.
— Это они себя называют валькириями, — пояснил капитан Вострецов. — А на самом-то деле — это женский вспомогательный батальон, сформированный из здешних немок. У некоторых отец немец, а мать полька, или наоборот. Как их там правильно? Фоксдойч или фельксдойч…
— Фольксдойче? — уточнил я.
— Именно так, ваше величество, — обрадовался Вострецов.
Ишь, а я-то считал, что этот термин принадлежит только моему времени. Фольксдойче — немцы, проживавшие за пределами Германии, чью принадлежность к «арийской расе» приходится отслеживать на основании принадлежности к ней кого-то из родителей, или языку. Кажется, его приписывают самому Гитлеру. Но тут-то территория, принадлежащая Германской империи, а сам несостоявшийся фюрер пишет картины. В моей истории фольксдойче были еще более агрессивными, нежели те, кто проживал в самой Германии.
— Так вот, эти бабы — прошу прощения, женщины-полукровки, объявили, что они станут преследовать всех врагов Германской империи. Дескать — если их на фронт не пускают, так станут искать врагов в своем тылу.
