Зато меч Духарева выбрал единственно правильную цель: привычно нырнул в образовавшуюся брешь вражеской защиты, под нурманский локоть, и вошел в не прикрытую железом плоть. Укол, поворот, выход. И струя крови, показавшая, что умение воеводы убивать быстро и с минимальным усилием никуда не делось. Но контроль всё равно нужен – и резнул клинком по нурманскому горлу Духарев уже вполне осознанно, а вот летящий понизу топор отследил и отбил, не думая. И так же, не думая, шагнул к бросившему и добил, рубанув с маха, отсекши заодно и кисть, которой нурман решил прикрыться.
Этот был последним. Сергей Иванович это почувствовал раньше, чем огляделся. А когда огляделся, первое, что увидел: Илью, который стоял у дуба, привалившись спиной, с луком наготове.
Стоял на двух ногах!
Стоял, впрочем, недолго.
Практически сразу начал оседать вдоль ствола. Но лук не выпустил. И рожа довольная-довольная.
Воздух входил в грудь Сергея Ивановича тяжело, с хрипом. Сердце колотилось в ребра…
Но отдыхать было некогда. Семирад!
Духарев забрал у сына лук и рысцой припустил за беглецом. Быстрей – никак. И опоздал, конечно. Семирада ждали. И пяти проигранных минут оказалось достаточно. Духарев успел увидеть только корму, скрывающуюся за береговым изгибом.
Духарев, пыхтя, ломанулся обратно. И тоже опоздал. Частично. То есть Семирад со своими гребцами успел уйти метров на двести вниз по течению, а вот Явнея только-только отчалила.
– Явнея!
Женщина обернулась, едва не выронила весло.
– К берегу! – крикнул Духарев.
Замерла.
Может, испугалась, а может, прикидывала – сумеет ли уберечься от стрелы.
Явнея успела отплыть метров на пятьдесят. Для боевого лука – не дистанция. Но Сергею Ивановичу чертовски не хотелось стрелять. Он здорово устал, руки дрожали. То есть промахнуться он не промахнется, но в снайперской точности уверенности нет.
– Живо! – рявкнул Духарев командным голосом.
Подчинилась, слава Богу.
Духарев ухватил приставшую лодку за нос, выволок на берег. Явнея выбралась сама.
Ее трясло.
– Говори!
Явнея рухнула на колени, попыталась обнять сапоги князь-воеводы, Духарев не дал, отпихнул ногой.
– Прости меня, господин! Нурманы – такие страшные! Перепугалась я, побежала…
– Не врать мне! – рыкнул Духарев.
Явнея ткнулась лицом в песок, затряслась еще сильнее.
– Я не убиваю женщин, – процедил Сергей Иванович, нависая над ведуньей. – По возможности – не убиваю. Дай мне такую возможность. Правду говори!
Собственно, этого он и ждал. Навела, подставила. И косяк, в общем, его, Духарева. Оставил бабу без пригляда. Расслабились. Не Дикое, чай, Поле или нурманские фьорды – земля кривичская.
Вопрос: что с ней теперь делать?
– Не-е, убивать не надо! – великодушно заявил Илья. – Пусть живет. Холопкой у матушки. Матушка с любой колдуньей управится. А уж эта… Что ты за ведунья, если поставила против нашей удачи на каких-то нурманов? – обратился он к Явнее.
Та промолчала. Жить, пусть и холопкой, лучше, чем умереть. А она ведь даже на легкую смерть не надеялась. За то, что подвела варягов под ворогов, легкая смерть – подарок. Потому и колебалась: возвращаться к острову или нет? Смерть от стрелы – легкая. Вернулась, потому что боялась: не насмерть подстрелит страшный князь. Подранит и еще страшнее замучит.
А кто был доволен, так это Илья.
– Как ты ему! «Я убил многих, всех не упомнишь!» Жаль, удрал змей! Но ничего! Сведут кривые дорожки.
В итоге всё обернулось к лучшему. Прав оказался Медогар. Не в физиологии было дело. Если бы не стресс, Илья, быть может, еще долго пребывал бы в калеках. А так дело быстро на поправку пойдет. На одной ноге уже стоит твердо, а вторая…
– Болит! – весело сообщил сын. – Аж огнем печет! Хорошо. Вот эта у меня тоже сначала болела, а потом – хорошо! Не убивай ее, батя! Славно же всё получилось. Мы с тобой четверых матерых нурманов в Валхаллу спровадили. Любо!
* * *
Любо!
Три недели спустя пришло время расставаться. Так решил сам Илья. И Сергей Иванович не препятствовал. Сын выздоравливал стремительно. Еще прихрамывал, правда, и одна нога была потоньше другой, однако – впечатлял. Если не обращать внимания на гладкие щеки и светлый пушок на верхней губе, так и не скажешь, что парню всего пятнадцать. Ростом почти с Сергея Ивановича, а в плечах, может, и пошире. Но дело даже не в плечах. Глаза на по-юношески чистом лице совсем не юные. Глаза того, кто уже ходил по краешку между явью и тенью смертной. Ходил – и не потерялся.
Впрочем, Духареву такое не в новинку. У гридней других глаз не бывает.
– Что теперь, сын?
– А что велишь, батя?
– Ничего не велю, – качнул головой Духарев. – Сам чего хочешь?
– Мир поглядеть, – не задумываясь, ответил Илья. – Землю потоптать живыми ногами, – метнул взгляд на Голубя, – ну, или копытами.
– Добрая мысль. С Богуславом на восход пойдешь?
– Пойду, коль велишь, – согласился Илья, но Духарев уловил подтекст.
– Не с братом, сам хочешь?
– Ага, – улыбнулся Илья. – Сам. Один. То есть – вдвоем, – поправился он, вновь глянув на Голубя. – До зимы, ладно? Можно? А Моров…
– О Морове мы уж как-нибудь позаботимся, – пообещал Сергей Иванович.
Не хотелось Духареву отпускать пятнадцатилетнего парня странствовать в одиночку. Но это было не глубинное чувство, а всего лишь жадность отца, не желавшего терять сына даже на время.
А Илью он понимал. Понимал, почему тот не хочет идти вместе с Богуславом. Не потому, что боится потеряться под тенью старшего брата. Парень хочет проверить, чего он стоит сам по себе. Вне могучего рода князь-воеводы Серегея. Орленок решил испытать крылья. И это нормально. Силком удерживать нельзя ни в коем случае. Если правильный сын вырос – непременно вернется. Но уже по собственной воле. А когти и клюв у этого орленка достаточно крепки, чтоб защититься от воли чужой. Пусть летит.
– Можно, сын, – тоже улыбнулся Сергей Иванович. – Дойдем вместе до Чернигова, а там – езжай, куда пожелаешь. Земли словенские велики, а мир – еще больше.
Хотел добавить: «Если помощь нужна будет – дай знать». Но удержался. А то сын не знает.
А Илья думал: вот оно – счастье! На своих ногах твердо стоять, силу в руках чуять. И – свобода. Теперь бы еще гадину эту, Соловья, чтоб Бог послал.
И одного дня не было, чтоб Илья не вспомнил, кто друга Фроди убил и его самого покалечил. Ну ничего, дорожки сходятся. Встретятся еще.
