подошел к хозяину и сел рядом, сохраняя на морде выражение арийской сдержанности.
– Дальше говори! – Сергея совсем не тянуло на сантименты.
– Дальше? – Колян швырнул псу кусок мяса. – Ну, что дальше? Тебя, перед тем как в оборот пустить, здорово пробили. Подняли всю подноготную. Перекопали твои бумаги и компьютерный софт. Перлюстрировали переписку. Полагаю, отслеживали потенциальных конкурентов. Или как совсем без тебя обойтись. Знаешь, что забавно? Зачем-то скачали несколько писем от некоей Машеньки. Припоминаешь такую?
– Что! – Сергей почувствовал, как плавятся его мозги. – Ты знаешь, где она?
– К сожалению…
– Где?!
– Это письма от женщины, которая пропала три месяца назад. По официальной версии – утопилась. Не знаю, кто это придумал . Но тела нет.
– Пожалуй, ты прав, – сказал Сергей, немного помолчав, – мне надо исчезнуть на некоторое время.
Помочь?
– Сам справлюсь! – он потянул было руку к бутылке, но передумал, сел в машину и направился к ближайшей станции метро.
Думать не хотелось, плакать не хотелось. Жить?… «Снявши голову по волосам не плачут».
Кое-как прокатив очередной перегон метро, он оказался в том пространстве существования, из которого сбежал несколько недель назад. Отчего-то поехать куда-либо еще – попробовать оказаться на другой станции – ему даже в голову не пришло.
– Почувствуйте разницу! – произнес он вслух, выйдя на воздух, и ничего не почувствовал. Поплелся к своей квартире. А там настроил музыкальный центр на джазовую волну и разложил вокруг себя альбомы художников Возрождения и Прерафаэлитов. Так и сидел, блуждая взглядом по открывавшимся репродукциям и с горечью думая о том, что вот и Машеньки больше нет у него. И даже надежды. И он не сможет больше никогда грустить о ней, даже фантазировать, мечтать от том, как они встретятся вдруг где-нибудь, когда-нибудь и …
В дверь позвонили. Сергей никого не ждал. И поэтому остался за столом перелистывать альбом Альбрехта Дюрера. Дошел до гравюры «Рыцарь и смерть». Позвонили еще раз – очень настойчиво. «Достали, блин!» Делать нечего. Поднялся, пошел открывать.
За дверями стояла Евдокия Саввовна.
– Можно войти?
– Прошу.
– Не помешала? Вы один? Полагаю, что спрашивать: «Вы не рады?» – бессмысленно. Но мне надо с Вами поговорить.
– Почему бы и нет?
– Действительно, почему бы? – она позволила снять с себя пальто, прошла вслед за Сергеем на кухню и выбрала место напротив.
– Чай, кофе?
– Чай. Знаете, Сергей, а ведь я догадалась, за что Вас тогда. – Евдокия взглянула на него с выражением полной осведомленности.
– За что? – переспросил он без особого интереса, церемонно разливая душистую жидкость в большие фарфоровые чашки.
– Это Настенька!
– Но почему? С моей стороны не было даже намеков, – он продолжал сервировать стол. Взял щипчиками пару кусочков сахара и бросил их в свою чашку.
– Это для Вас. Помните историю про опера-ухажера?
– Да, кажется… Что-то там про слежку.
– Так вот. Посл е этого случая Настенька наша выучилась ловко путать следы и наводить товарищей-ментов на ложные цели. И вышло…
– Что вышло? – не понял Сергей.
– Вышло, что Вы выступили в роли мальчика для битья. Впрочем, она еще пожалеет.
– Не стоит.
Дама подалась вперед и погладила его руку.
– Жаль. Очень жаль. Правда! Мне так нравилось быть с Вами.
«Отчего это наши женщины так всегда проникаются к падшим? Милосердие – какое красивое слово!» – сказал себе Сергей и еще подумал, что, будь у него под рукой сигареты, сейчас стоило бы закурить. Такая логика событий. А ведь он сам из-за всей этой мишуры мог приличного в общем человека уделать. Слово милосердие настроило его на лирический лад. Он подумал еще немного и выговорил:
– Мне тоже, если откровенно …
Она улыбнулась.
– Знаете, во всем том, что про меня болтают, мало правды.
– Правды?
– Не знаю, зачем все это говорю. Я про мои связи и измены. И … Да что там! Все разговоры о нравственности ведутся из страха, что чужая баба сведет твоего мужика. А я не боюсь! Как можно изменить человеку, если вы с ним – единое целое? Если он у тебя внутри. А если его там уже нет, то ты все равно изменяешь, даже если сохраняешь ему внешнюю верность. В этом случае, ты уже изменяешь себе самому.
– «Не возжелай жены ближнего своего». А самый ближний – это я сам. Тавтология получается. Евдокия…
– Лучше – Даша.
– Хорошо, Даша, – улыбнулся хозяин. – Я никогда не о чем таком про Вас не думал. Мне было комфортно с Вами общаться. И все.
– И все… – Она задумалась. – А если я расскажу шефу? Он ведь вернет Вас. И снова будет, как было.
– И все пойдет своим чередом? Нет, не пойдет. Время собирать камни еще не настало. Вы знаете, как они все тогда на меня бросились.
– Подумаешь! Это разве повод для обиды? Потрендят и забудут. Они и так говорят, что вы не такой как все.
– И поэтому хуже других. Но главное не в том. Шеф этого не сделает. У него другая мотивация, и я о ней знаю. Да и у меня теперь тоже. Поговорим о чем-нибудь другом.
– Знаете, когда я была маленькой девочкой, мне очень нравилась книжка про Алые паруса. Повзрослела и все равно оставалась идеалисткой.
– «Алые паруса» не такая уж глупая книжка.
– Отчего же глупая?
– Неправильно… К тому, что романтизм там прагматический.
– Ну и что? Ждать и дождаться – разве это не мило?
– А что потом?
– А какая разница? Самое главное в жизни уже сбылось.
– А у Вас, Евдокия?
– Даша… Пока не знаю.
– И в чем же тогда ваш идеализм?
– В этом и есть. Идеализм – это дух, который бессмертен и ненасытен.
– А тело?
– Тело тоже должно к этому стремиться. Во всяком случае, дух должен постараться уговорить тело…
– Забавное у Вас мироощущение…
– Скорее – трагическое.
Странная безотносительная нежность разлилась в окружающем пространстве. Наверное, оба почувствовали это. И молчание на несколько минут заполнило кухню.
– На самом деле, – сказал Сергей, чтобы заполнить паузу, – реализуется принцип «чувственного переноса». Человек формирует в себе чувство, вынашивает и уже потом подбирает объект для его воплощения. Так же как Мозес создал народ для поклонения своему Богу. Ролевое ожидание – только и всего.
– И все-таки… – сказала Евдокия.
– Что все-таки? – ответил он с деланной непринужденностью.
– Все-таки я к Вам пришла. – «Чего же боле?» – подумал хозяин квартиры, улыбнулся и решил, что у русских мужиков вместо психоаналитика существует два «последних клапана» – «водка» и «молодка», и оба играют роль огнетушителя, когда на душе так тошно, что хоть иди да топись. Или вешайся на подтяжках. Может
