чего он?
— Он от того замка, которым вчера не закрыли юго-восточный выход из дворца спорта «Сокольники».
Котова секунд пять задумчиво рассматривала ключ. Затем подняла глаза, посмотрела мне в лицо.
— Серёжа, — сказала она, — ты вчера спас много людей…
— Мы спасли. Ты тоже в этом поучаствовала. Не забывай об этом.
— Ну… да… — произнесла Лена. — Но ведь меня там не было. Вчера. А ты рисковал. Ударил человека. Да и вообще…
Она замолчала, дёрнула плечом. Вздохнула.
— Серёжа, а тебе не обидно, — сказала она, — что никто тебя за это даже не поблагодарил? Я тут подумала… ведь никто и никогда не узнает, зачем и ради чего ты вчера всё это сделал. Ну, кроме меня и Владимира Семёновича.
Котова взмахнула ресницами.
— А ведь ты настоящий герой, Серёжа, — заявила она. — Ты столько всего сделал ради других людей! И ничего за это не получил. Я уж не говорю про орден или про медаль. Ты и премию не получишь. И даже благодарственную грамоту.
Я усмехнулся и развёл руками.
— Вот такая наша геройская участь, Леночка, — сказал я. — Стараемся не для себя и не для своего кошелька. А для советских людей. Чтобы дети не плакали. И ради мира во всём мире.
Договорил — и захотел (после произнесённых пафосных слов) помыть с мылом собственный язык.
Котова взяла со стола ключ, сжала его в кулаке. Её глазища смотрели мне в лицо.
— Я люблю тебя, Серёжа, — сообщила Котова. — Очень сильно люблю. И мне тоже… медали и грамоты не нужны. Потому что у меня уже есть всё, что мне нужно: у меня теперь есть ты.
Весь путь от Москвы до Новосоветска мы с Леной проехали в купе вдвоём: к нам никто так и не подсел. Болтали, играли в морской бой, разглядывали полученные от Бурцевых подарки. Настя подарила мне набор открыток с видами Москвы. А Лена получила от неё ярко-красный фотоальбом с бархатистой обложкой. Котова положила фотоальбом на столик в купе. Перелистывала страницы и рассказывала мне о том, что на выходных вклеит в этот альбом все свои фотографии. Сообщила, что у неё скопилась целая «гора фоток». Они сейчас лежали у Лены дома в чёрных конвертах от фотобумаги (в них фотографии сестре приносил Олег Котов).
Сутки в поезде прошли спокойно, без неприятных происшествий.
Новосоветск в среду встретил нас моросящим дождём.
В этот же вечер я сбрил уже порядком поднадоевшие мне усы.
* * *
О своём обещании Котова не забыла. Уже в субботу мы привезли альбом и пачки фотографий на нашу съёмную квартиру. В субботу вечером и ночью у нас до них «не дошли руки» — мы предпочли другие занятия. Но в воскресенье днём Лена уселась на кухне за столом и приступила к сортировке содержимого чёрных конвертов.
Я сварил кофе (привёз из Москвы зёрна арабики) и вместе с Котовой рассматривал фотографии. Особенно я заинтересовался той, где увидел сразу несколько знакомых лиц (групповой портрет, сделанный летом или весной во дворе дома Котовых). Я показал фотографию Лене и поинтересовался, что за люди были на ней.
— Ну… меня и Наташку ты, наверное, узнал, — сказала Котова. — Это Олег нас фотографировал. Смотри, какие молодые здесь мои родители. Мама красивая. А папа в кои-то веки выглядит серьёзным. Вот это Наташкин младший брат. Здесь он совсем мелкий, но сейчас ему уже семь лет исполнилось. В сентябре пойдёт в первый класс.
Она ткнула пальцем в фото.
— Это мой дед, который уже умер. Я тебе о нём рассказывала. Вот бабушка, папина мама. Она в деревне живёт. А эти двое с краю — это Наташины родители.
Я посмотрел на лица Тороповых. Вспомнил, что мать Наташи (позабыл её имя) я «тогда» встретил на суде, когда Кирилла приговорили к расстрелу. Не разговаривал с ней. И сейчас уже не злился на неё за те фразы, которые она бросала в адрес моего младшего брата. А вот Наташиного брата и отца я в прошлой жизни не видел. Даже на фотографиях. Ни живых, ни мёртвых.
* * *
Тридцать первого марта я возвратился из института — на первом этаже общежития меня окликнула баба Люба. Я послушно свернул в комнату вахтёров, почувствовал там аромат свежезаваренного чая и резкий запах валерьяны. Навстречу мне шагнула Любовь Фёдоровна. Одной рукой она поправила на плечах серый платок — другой рукой протянула мне необычный конверт, украшенный яркими марками (с изображением Эйфелевой башни) и штампами с надписями на иностранном языке. Я увидел на конверте адрес общежития, свои имя и фамилию. Отправителем конверта значился некий Володя (имя было написано на русском языке) из французского города Париж (обратный адрес указали по-французски).
— Сергей, это письмо принесли сегодня, — сообщила вахтёрша. — Из заграницы пришло. Убрала его со стола, где складирую вашу корреспонденцию. Сопрут ведь наши балбесы. Хотя бы из-за этих вот красивых марок.
— Спасибо, — сказал я.
Баба Люба взглянула на конверт и спросила:
— Кто это тебе из Парижа письма шлёт? Что за Володя такой? Твой родственник? Потомок белоэмигрантов? Ты у нас, Чёрный, случайно не наследный граф или князь? Или, может быть, настоящий принц?
Любовь Фёдоровна улыбнулась — её глаза остались серьёзными.
Я пожал плечами.
— Баба Люба, да какой из меня принц? Вы на рожу мою рабоче-крестьянскую поглядите. Нет во мне благородных кровей. Я потомственный простолюдин. Красивый только очень. И умный.
Взгляд бабы Любы оттаял. Она снова посмотрела на конверт.
— Это приятель написал, вспомнил обо мне, — сообщил я. — Владимир Семёнович Высоцкий. Слышали о таком? Он на француженке женился. Навещает её теперь в Париже, выполняет супружеский долг.
Любовь Фёдоровна фыркнула, махнула рукой.
— Ты всё шутишь, Чернов, — сказала она. — Привык своими шуточками девкам мозги пудрить. Чаю со мной выпьешь? Я вчера коржики в нашем «Универсаме» купила. Песочные. Или ты куда-то спешишь?
Я сунул письмо в карман.
— Конечно, выпью, баба Люба.
Демонстративно нюхнул воздух и сказал:
— Вы, как я чую, не только чаем, но и валерьянкой сегодня балуетесь. Случилось что-то?
— Случилось, — ответила Любовь Фёдоровна.
Она стрельнула в меня печальным взглядом, вздохнула. Расставила на столе рядом с парящим чайником две чашки.
— Я ведь сегодня последний день работаю здесь, в общежитии, —
