Правда, никто и не пытался забижать, о чем Юшка в глубине души немножечко жалел.
А чтоб будущий царь окончательно уверился в своих догадках, Федор Никитич в довесок к Отрепьеву придумал и еще кое-что.
Девятнадцатого октября, в день рождения угличского царевича, он вручил Юрию массивный золотой крест, усыпанный лалами и яхонтами.
Не поскупился Федор Никитич, хотя денег было жалко, но если нужно для дела…
К тому же все непременно окупится, да еще с немалой резой[56].
А коль ничего не выйдет, то, скорее всего, о деньгах жалеть будет просто некому.
– То не подарок, – пояснил Романов. – На самом деле я его просто берег для тебя. Ныне время пришло.
– А кто же мне его?.. – спросил Юрий. – Батюшка?
– Нет, то крестильный, – пояснил Федор Никитич. – Ну-ка, дай еще раз взгляну на солнышке. – Он с самым серьезным видом внимательно осмотрел крест, после чего задумчиво произнес: – Чудны дела твои, господи. Помнится, в точности таким же одарил своего крестника князь Иван Федорович Мстиславский, упокой господь его душу. Я тот крест хорошо помню – точь-в-точь с этим. А ведь сказывают, что даже один и тот же мастер два похожих никогда не срабатывает – непременно где-то что-то поменяет, а вот поди ж ты…
– А кто был его крестник? – выдохнул Юрий.
– А я нешто не обсказал? – простодушно удивился Федор Никитич. – Да последний сын царя Иоанна Васильевича, угличский царевич Димитрий. Он же первые полтора года тут в Москве проживал вместях с матерью-царицей, а уж опосля, когда царь богу душу отдал, их в Углич и сослали.
– А ведь ныне день, когда он родился, – задумчиво произнес Юрий, и глаза его загадочно блеснули.
«Ну слава тебе, господи, сам вспомнил, – с облегчением подумал Романов. – Значит, мне о том повторять не понадобится».
– Ишь ты, и впрямь совпало, – произнес он, удивленно покачивая головой. – Эвон как оно… – И посоветовал: – Ты покамест о кресте боле никому не сказывай. А уж про царевича угличского и вовсе ни-ни. Не любит нынешний государь, чтоб о нем поминали.
– Пошто не любит?
– Да как сказать… – пожал плечами Федор Никитич. – Его хошь и избрали на престол, да лишь потому, что у покойного Федора Иоанновича сынов не было. А ежели бы они имелись али Димитрий Иоаннович жив был, разве до такого дошло? Усадили бы его в царевы палаты, и дело с концом.
– Но ведь он же… – неуверенно протянул Юрий.
– А память? – перебил Романов. – Она-то у людишек ой как живуча. Да вот даже ныне объявись угличский царевич да кликни, что он жив и здоров, все москвичи враз бы ему в ноги попадали да опосля прямо на руках к трону отнесли и шапку Мономаха на главу надели – ей-ей, не лгу. А нынешнему царю, знамо дело, такое в обиду, вот он и не любит.
– Не любит, – эхом откликнулся Юрий, но было видно, что мысли его сейчас блуждают далеко-далеко, и как бы не возле тех самых царевых палат.
«Вот и славно», – кивнул Федор Никитич и, перед уходом напомнив еще раз о молчании относительно креста, удалился.
Теперь за Юрия можно быть спокойным.
Все последующие дни Романов был занят – дел по горло. Предстояло точно вызнать, кого куда назначит Годунов в Москве, и заранее переговорить с каждым. Разумеется, вскользь, обиняками, полушутливо, а на все это нужно время.
Федор Никитич вроде и поспевал, но с трудом.
Меж тем часы неумолимо отстукивали минуту за минутой, час за часом, день за днем. Миновала уже неделя после вручения подарка, наступило двадцать шестое октября, когда до начала осталось всего ничего – четыре дня.
А уж тогда…
День двадцать шестого октября не предвещал Романовым ничего плохого.
Едва проснувшись, Федор Никитич блаженно потянулся и, не вставая с постели, принялся прикидывать, что ему сегодня предстоит сделать и, главное, с кем еще встретиться.
Наконец он поднялся и, как был в простой рубахе до пят, пошлепал в стончаковую избу[57]. Горшка под постелью Федор Никитич не признавал, ибо вони не переносил и был брезглив к таким вещам.
Попутно, задрав голову, подставляя легкому прохладному ветерку пышную, окладистую бороду, поглядел на небо. Осмотром Федор Никитич остался доволен – ни облачка, самая погода для поездок в гости.
Но он ошибался.
Над его головой, равно как и над прочими братьями Романовыми, уже давно клубились тучи, и как раз сегодня, согласно царскому повелению, они должны были разразиться, да не дождем или ливнем – настоящей бурей, которой предстояло разметать братьев далеко-далеко по всей Руси.
В душе у Федора Никитича ничего не шелохнулось и гораздо позже, когда заполошный гонец, чудом ускользнув с подворья брата Михаила, неистово замолотил кулаками в его ворота. Впрочем, стрельцов с подьячими он опередил ненадолго – всего на пяток минут, не больше.
Вроде бы и умно все вершил старший Романов, и измышлял все грамотно, ан поди ж ты. Впрочем, самого себя ему винить было особо не в чем. Беда явилась, как оно обычно и бывает, совсем с другой, неожиданной стороны, и звали ту беду Ляксандрой Бартеневым-вторым.
Будучи не просто дворским, но вдобавок еще и казначеем у ставшего к тому времени боярином Александра Никитича Романова, он тут же сообразил: что-то тут не так.
Уж очень почасту встречались братья Никитичи друг с дружкой, а тут еще и сбор ратников, хотя с государева двора указ о том не приходил.
Верой и правдой служить своему господину наставлял его еще отец, тоже Ляксандра Бартенев, только первый. Однако старик слишком рано ушел из жизни, не дождавшись, когда у сынишки выветрятся помыслы о веселых гулянках и сладких утехах с гулящими девками, а они, как известно, требуют серебра.
Поначалу Ляксандра-второй запускал руку в казну умеренно, рассчитывая успеть доложить, если что. И доложил бы, как бог свят, доложил. Но тут приключилась настоящая беда – поручил ему боярин забрать у брата Михайлы изрядную деньгу – цельных сто рублев, а на обратном пути Ляксандра решил заодно заглянуть в царево кружало, благо что то, как на грех, стояло на самом пути – и сворачивать никуда не надо.
Вроде и выпил в том кружале немного, уже и дальше ехать собрался, да тут подсели на его лавку два веселых молодца и давай наперебой угощать казначея.
Поначалу отказывался, но, коль не унимаются, согласился выпить – лишь бы отвязались. Затем еще одну. И еще. А что было потом, Ляксандра не помнил.
Словом, когда пришел в себя, денег у него уже не было, да и молодцов след простыл.
Кое-как доплелся до боярских хором и, сказавшись больным, провалялся весь следующий день. А к вечеру заявились к нему гости – те самые молодцы, и предложили помочь с деньгой, но при одном условии: обо всем, что творится на подворье, ему надлежало сообщать им.
