– Орестида? – князь повернулся к Оролесу, – ты слышал? Молосс предлагает Орестиду.
Тот оскалился. Не понять, доволен или смеется. Князь снова посмотрел на Эвмена.
– Послушай, кардиец, как ты думаешь, зачем мы раз за разом лезем на эту крепость, – слегка покачиваясь, Клит обвел вокруг себя рукой, – которая теперь снова наша?
– Это ключ, – негромко ответил посол.
– Во-от, – князь повел перед глазами пальцем, блестевшим от жира, – понимаешь. А когда у нас уже есть ключ от сундука, зачем твой царь предлагает нам этот сундук в дар? Мы сами возьмем. Верно, братья!
Дружинники возбужденно загалдели.
– Возьмете, – стараясь сохранять невозмутимое выражение лица, сказал Эвмен, – если Линкестиец отдаст.
– Ой, напугали ежа голой жопой! – хохотнул князь, – у нас новый великий полководец завелся? Слыхали, братья? Всякого, кто носит имя Александр, следует бояться!
Новый взрыв веселья.
"А ведь сын Филиппа тебя даже из урны своей золотой пугал до полусмерти. До снега ты в нужнике просидел, а теперь хорохоришься?"
– Мне тут сорока на хвосте весть принесла, – снисходительным тоном заявил Клит, – Линкестиец со своими друзьями-афинянами завяз под Амфиполем. Который месяц там торчит?
Один из дружинников, сидевший следом за Оролесом, растопырил перед собой пальцы и напряженно хмурил брови. Эвмен живо представил себе, как от трения мыслей в черепе варвара, из ушей того вот-вот повалит дым.
– Четвертый. А может пятый.
– Или шестой, – подсказал Оролес.
– Я думаю, – сказал Клит, – это надолго. Потом Линкестийца начнут покусывать одрисы, трибаллы. А может уже взялись. Там, на севере, много развелось обиженных. Линкестийцу не до нас. А вот если в Пелле сядет Молосс, он будет в первую очередь смотреть поближе к своей отчине. Ну и на нас глаз падет. Так?
Эвмен не ответил.
"Он не хочет причастности к этому делу, видит его безнадежность. И ведь знает откуда-то, песий сын, что денег у нас нет. Хотя, чему я удивляюсь, чтобы сосед не знал, что у соседа за плетнем делается? Если уж он откуда-то знает про Амфиоль, то услышать, что за ближайшей горой происходит – только уши растопыривай. Я не могу обещать ему деньги, а что могу?"
Он знал, что может предложить. Знал, что царь согласится на такие условия, ибо еще в Додоне посол, обсуждая способы убеждения князя дассаретов, упомянул и этот. Александр промолчал, не возразил – тот случай, когда молчание красноречивее любых слов. Узнай об этом Олимпиада – сжила бы со свету кардийца, взглядом испепелила бы на месте. Потому ей знать пока незачем, а царь... Что царь? Многое может случиться за десять лет, когда всего один год весь мир с ног на уши поставил и хорошенько встряхнул. Многое может случиться, да только богам подобные обещания в устах смертных слаще нектара и амброзии – страсть, как любят олимпийцы проследить за исполнением таких вот клятв, которые произносились с приговором про себя: "А чего там загадывать за десять лет, всякое может..."
Эвмен решился.
– Захмелел я. Неразбавленное пьете, я не привык. Эллины одну часть вина с тремя частями воды смешивают, а македоняне – один к одному.
– Это Филипп их так разнежил, когда эллином стать решил – усмехнулся Клит, – я помню, еще послы царя Пердикки, которого мы на копья подняли, пили, как мы, и не морщились.
– Эллины поначалу и Филиппа звали варваром. Кое-кто и до самой его смерти так именовал. А вот сына уже признали ровней себе. Вся знать македонская наприглашала отпрыскам своим в учителя и воспитатели эллинов, и одрисы в том македонянам подражают. А Эпир не считают в Афинах варварской страной, уже триста лет как.
– Ты куда клонишь? – прищурился князь.
– К тому, что если бы Филипп остался в козьей безрукавке, как бы ни бил он эллинов, а не объединить ему их, не повести рать Союза на покорение Ойкумены.
– Филиппа зарезали, – напомнил Клит.
– Я не о том.
– А о чем? Не говори загадками, кардиец.
– Дассареты могут и дальше коз пасти в горных долинах, а могут возвыситься. Добиться уважения Эллады. Встать вровень с Македонией, а там и превзойти ее.
– Что мне до их уважения? – протянул Клит не слишком решительно.
По интонациям в его голосе Эвмен понял, что о подобных вещах князь задумывался и не раз. Развивая успех, посол продолжил:
– Тебе, может, и нет дела, а потомству твоему? Неужто не хочешь для детей и внуков своих более великой судьбы, чем власть над козьим княжеством? Отец твой, могучий Бардилей, вроде дрова на уголь жег? Чего бы ему и дальше их не жечь? Так ведь нет, представилась возможность, сам себя едва не за волосы втащил на трон. И всеми окрестными князьями ты, сын его, признан. Эпиром признан. Уже успел с тавлантиями породниться. Род свой устраиваешь не один день, на многие поколения. Трон, хоть деревянный, но уже искусно резной. А чего бы дальше не пойти, позолотой его украсить. И то – не предел...
– Что ты хочешь мне предложить, посол? – князь резко перебил кардийца, пронзив его взглядом едва не насквозь.
– У твоего сына, Агрона, недавно родилась дочь.
– Так, – кивнул Клит.
– Ну, у вас товар – у нас купец.
– Так, – снова качнул головой князь.
– Ты, князь, может, и дальше Македонию грабить будешь, да вот царем ее никогда не станешь. И сын твой не станет. А вот внучка твоя сможет. И дети ее смогут.
– Моей внучке полгода, – сказал Клит.
– Царю Неоптолему – год.
– Царь в возраст войдет лет через пятнадцать. Много воды утечет.
– Женить можно и раньше.
– Ну да, – согласно кивнул князь, – когда женилка отрастет. Хотя срок не намного короче. Ты, кардиец, это сам придумал? Молосс-то знает, какими ты тут предложениями разбрасываешься?
– Он сможет лично произнести вместе с тобой слова клятвы, когда войско его пройдет мимо Пелиона на север.
Клит задумался и молчал довольно долго. Потом сказал:
– Ты очень интересный собеседник, Эвмен. Я бы хотел еще с тобой выпить. Давай вмажем разбавленного, пока ты под стол не упал. Чего-то меня потянуло сегодня на беседу. Долгую.
Эфес
– Ты уедешь сегодня?
– Да.
– Возьмешь меня с собой?
– Нет, тебе лучше остаться здесь. Я не буду сидеть на одном месте.
– Считаешь, я буду обузой?
Птолемей лежал на животе, подложив под подбородок кулак, а Таис прижималась сбоку, закинув бедро ему на поясницу. Афинянка перебирала жесткие темные волосы на затылке Лагида и ревниво поглядывала на тонкий солнечный луч, что пробившись сквозь щель между створок закрытых ставень, неспешно полз по подушке, приближаясь к лицу Птолемея. Настойчивое напоминание, что ночь, казавшаяся бесконечной, в очередной раз не смогла удержать своей власти над миром и растворилась в розовой заре. Начался новый день. День разлуки.
– Почему ты молчишь?
Птолемей не ответил. Таис вскочила и перевернула его, не сопротивляющегося, на спину. Уселась верхом, уперев ладони в грудь македонянина, выпуклостью не отличавшуюся от геракловой "мускулатуры" бронзового панциря.
– Почему ты молчишь?
Птолемей крепко зажмурился и поморщился: пока его вертели, луч солнца резанул по глазам.
– Ты не будешь в безопасности рядом со мной.
Таис скользнула вперед, намереваясь обнять, прижать его голову к своей обнаженной груди, побаюкать, как ребенка, но, задев соском щеку Птолемея, отпрянула.
– Колючий!
Птолемей поскреб подбородок.
– Стал забывать бриться. В Сардах бороду отрастил, чтобы поближе к лидийцам быть, не выделяться и ненужных мыслей в их головах не рождать, а в Милете смахнул ее к воронам. Надоела. Но бриться успел отвыкнуть.
– Чем вам бороды не угодили, македоняне?
– Так придумал Александр, чтобы противник не мог за нее схватить в бою. Для него не существовало мелочей.
– Я слышала, спартанцы зовут вас за это бабами.
– Скоро длине и витиеватости лаконской речи станут завидовать лучшие ораторы.
Таис слезла с Лагида, подошла к окну и распахнула ставни. Солнечный свет хлынул в комнату, выхватывая из объятий тьмы очертания наполнявших ее предметов, облек фигуру девушки в красное золото. Таис потянулась, приподнявшись на носках. Птолемей залюбовался подругой.
Афинянка повернулась.
– Думаешь, я стану помехой в собирании красоты?
– Не ревнуй, – покачал головой Птолемей, – я не нашел никого лучше тебя. Но я действительно не могу взять тебя с собой.
Их встреча прошла буднично, если не сказать, холодно. Менелай не известил брата о приезде афинянки и Птолемей, появившись в Эфесе, первым делом устроил себе отдых в компании флейтисток, чем изрядно остудил Таис радость встречи. Ревность для гетер – чувство дикое, невозможное. Так учат их в коринфской школе. Но возможно ли перебороть природу? Разве одним мужчинам свойственно желание единолично обладать?
Увидев афинянку, Птолемей разинул было рот от удивления, но совладал с собой мгновенно. Согнал с колен наигранно стонущую голую девицу, резким жестом отправил прочь остальных. Оделся.
