– Разумеется, я помню об этом. Однако существуют не зависящие от нашей воли обстоятельства. Возможно, у нас просто не хватит сил сделать все. Мой вопрос – это вопрос о приоритетах.
Британец задумался. Этот русский прав. У него там не так много сил.
– Хорошо. Я облегчу вам задачу, – сказал британец. – Принимайте решение по обстоятельствам. Если сможете, добудьте аппарат и изобретателя. Если это вам не по силам – добудьте хотя бы аппарат, а немца – ликвидируйте.
СССР. Свердловская пусковая площадка
Сентябрь 1928 года
…По-хорошему тут нужен был пулемет – «максим» или, на худой конец, «гочкис», но откуда? Оснастить «яйцо» пулеметом никому и в голову не приходило. Как, впрочем, никому до сих пор не приходило в голову, что на одиннадцатом году Советской власти в самой середине Российской Советской Федеративной Социалистической Республики профессорский аппарат могут атаковать с земли какие-то бандиты.
Да и был бы пулемет, что с того? Яйцо кувыркалось, словно взбесившийся от радости полета стриж – вверх, вниз, вправо, влево… Поди постреляй из такого, если врага на мушку не поймать…
Тем, внизу, было куда как проще. Они стояли на твердой земле, и их не крутило, словно куски баранины на вертеле. Пользуясь этим, бандиты палили из винтовок и револьверов, хотя тоже, надо сказать, без особого успеха.
Сквозь сетку трещин в стекле, когда его разворачивало лицом к земле, Федосей видел, как вспыхивают одиночные выстрелы. На его счастье там, внизу, пулемета тоже не нашлось…
Свинец летел мимо, но что с того? Рано или поздно аппарат должен будет приземлиться. Точнее, если все пойдет далее, так же как и шло, упасть.
Чем объяснялась вся эта воздушная акробатика, Федосей мог только догадываться. Видимо, одна из пуль повредила газовый руль, и яйцо теперь описывало замысловатую спираль, начавшуюся в небе пару верст назад и неизбежно долженствующую закончиться на земле.
Рулить он не мог, отстреливаться тоже и тогда, закрыв глаза, он, изо всех сил упершись в рукоять руля, застывшую в среднем положении, начал толкать ее вперед. Ногой бы упереться – но тесно, не согнуть ногу… От напряжения Федосей закрыл глаза и представил, как кончик застрявшей пули сминается под острой стальной кромкой, сминается и, наконец…
В этот момент яйцо ударилось в стену деревьев, и пилота, словно ненужную вещь, вышвырнуло наружу.
Боли он не почувствовал – только стремительное движение. Мир из только что бело-голубого стал коричнево-зеленым, взвыл и смолк ветер.
С мокрым хрустом, спиной, Малюков проломил что-то гибкое и хрустящее, зацепился плечом, перевернулся через голову и… остановился.
Несколько мгновений он ждал, что движение продолжится, но все уже кончилось.
Готовый к боли, он шевельнулся, но, к удивлению своему, ничего не почувствовал. Одна рука двигалась, ноги двигались, шея вертелась… Воздух, сжатый в легких для стона, легко вышел наружу.
Как ему повезло, пилот по-настоящему понял только тогда, когда, осторожно перевернувшись и сползши на землю, огляделся.
На его счастье, полет профессорского яйца остановил не могучий ствол, что мог помнить бредущих в Сибирь декабристов, и росший в двадцати шагах левее, а всего лишь несколько стоящих друг за другом худосочных стволиков, теперь покореженных и вывернутых с корнем.
Повезло. А если б не вторая рука – то и вовсе все было бы отлично…
Со второй рукой было плохо.
Крови там не было, но о дерево он приложился со всей силы. Ключицу ломило так, что любое движение откликалось болью.
И все-таки он остался жив!
Он подумал, что Икару в такой же примерно ситуации в свое время пришлось гораздо хуже, и приободрился.
Все еще живя последним мгновением падения, Федосей, счастливо улыбнувшись, полной грудью вздохнул. Жив!
Резкий запах сгоревшей смеси, слившись с запахом травы, деревьев и овражной сыростью, привел его в себя. Все эти радости могли очень скоро кончиться. Жив-то, конечно, жив, но жив пока!
Он стоял на более-менее ровной площадке, а в десятке шагов от него склон холма уходил вниз. Густые кусты загораживали там все, что можно, не давая взгляду улететь дальше, чем на десять-двадцать метров.
Где-то там, за переплетением ветвей, непременно должны быть люди.
– Бандиты, – сам себя поправил чекист. – Только откуда они тут?
В том, что это белобандиты, сомнений не было. Никому другому просто в голову не пришло бы начинать охоту за секретным аппаратом Советской республики.
«Получается, знали, где и когда… Получается, враг где-то рядом с нами, чуть ли не в лаборатории…»
Неловко поводя плечом, он хлопнул по карману. Пулемета нет, зато наган на месте. Придется обходиться тем, что есть.
Кривясь от боли, откинул барабан, проверил патроны. Все гнезда масляно желтели латунью. В левом кармане галифе звякнула еще горсть, что держал там россыпью по военной привычке.
Ничего.
«Все не так плохо, – подбодрил он себя. – Наверняка кто-то наблюдал за полетом, а значит, к месту падения уже спешит отряд ЧОНа, и значит, продержаться нужно совсем немного».
Поводя стволом, Федосей слушал, что происходит вокруг. В первую очередь нужно было определиться с врагами. Стук тележных колес он уловил секунд через десять. Враги торопились доделать недоделанное. Эти про ЧОНовцев, может, и не знали, но догадывались. В гомоне отчетливо прозвучал командирский окрик:
– Немчика живым взять!
Это презрительно-гадкое «немчик» почему-то покоробило Федосея более всего. Бандиты явно не знали с кем связались.
– Немчика? – ядовито переспросил чекист, с облегчением ощущая, что злость нашла нужное русло. – Покажу я вам немчика!
Сняв наган с предохранителя, он похромал к аппарату.
Яйцу досталось больше, чем человеку. Стеклянный верх раскрошился, разбитые пулями и падением осколки стекла, словно звериный оскал, сверкали на солнце. Трубы двигателя смялись и загнулись враскоряк, наподобие якорных лап.
Но даже в этом виде профессорское яйцо должно интересовать белобандитов не меньше, чем отсутствующий тут профессор.
Спрятать его?
Он попробовал стронуть яйцо с места, но вбитый в землю аппарат не шелохнулся. Федосей покачал головой. Спрячешь такое, как же… Да и не успеть. Испортить? Что там в силах голыми руками испортить человек, если аппарат со всего маху, себя не жалея, въехал в землю?
– Профессор! Эй, профессор! – заорал кто-то по-немецки. – Выходите к нам. Мы друзья!
Голос зовущего был высок, звонок, наверное, оттого, что кричавший нервничал. Наверняка и в его голове бродили мысли о самой середке СССР и двенадцатой годовщине Советской власти.
– Ага, – пробормотал Федосей, растирая ушибленную руку. – Друзья… Сто лет мне таких друзей не нужно…
Ладно, раз яйцо не спрятать, пусть послужит делу Революции по-другому. Пусть будет приманкой.
Покрякивая от боли, он повернулся, оглядывая позицию. Кусты, кусты… И не одного приличного ствола, за которым можно было бы укрыться от пуль. Пришлось удовольствоваться кустом волчьих ягод, из-за которого яйцо смотрелось как на ладони.
Малюков залег там и стал слушать приближающиеся голоса.
Первым до аппарата добрался какой-то мастеровой. Точнее, кто-то в одежде мастерового, но с наганом в руке.
– Аппарат! – радостно вскрикнул мастеровой, глядя вниз по склону. Чуть присев и разведя в стороны руки, он завертел головой, отыскивая пилота.
– Немец есть?
– Нет тут никакого немца…
На голос из оврага вылезли еще трое.
С минуту они ходили вокруг, пытаясь сдвинуть добычу с места упирались плечами, раскачивали. Четверым удалось то, что не удалось одному. Без криков бандиты раскачали железо и сдвинули его с места.
Федосей ждал. Когда, убрав оружие, белобандиты приподняли аппарат он, четырьмя выстрелами, положил всех.
– Не стрелять! – крикнул снизу невидимый командир по-русски и добавил еще кое-что для своих, матерно, а следом, перейдя на немецкий, с просительными нотками в голосе. – Профессор! Мы друзья! Коллеги!
Малюков оскалился. Те, внизу, никак не могли сообразить, что стрелять тут будет кто-то еще, кроме них самих. Дилетанты…
Федосей не стал их разубеждать. Пока его увещевали, он добежал до убитых и разжился еще одним наганом и горстью патронов. На его счастье, привычки врагов не отличались от его собственных.
Прятать покойников смысла не было. Второй раз враги на эту уловку не попадутся.
– Профессор! Выходите! Мы друзья!
Федосей неслышно, для себя, хохотнул.
Точно зная, что враги ниже него, улегся меж двух хилых стволиков и, приподнявшись на локтях, стал ждать.
Левее него, в десятке шагов за полосой кустов начиналась крутизна оврага. Он туда не смотрел и зря – едва не пропустил гостей. Те вышли к нему так, словно знали, где он устроился.
