Александровну спросили?
— Думаешь, ей одной не легко сейчас. Женщина всю семью потеряла, ещё и ты в прятки играешь.
— Если мы едем к ней, то это неудачная идея. Здесь припаркуйтесь, я пешком назад пройдусь, — указал я на остановку на въезде в город
— Сначала сделаешь то, что я скажу, а потом иди и дальше сиди в берлоге, — сказал Николаевич, и прибавил радио в машине. Он сделал вид, что ему интересен какой-то доклад о количестве собранного хлопка.
«Более 6 миллионов тонн хлопка — таков выдающийся вклад тружеников Узбекистана…», — прозвучала из динамиков реплика выступающего, в ответ на которую раздались громкие аплодисменты.
— Ехать когда собираешься в Осмон? — спросил Николаевич.
— Пока не знаю. Не готов ещё. Я сейчас не уверен, что вообще служить хочу. Как представлю, что в кабину садиться, так сразу Женю вспоминаю. На земле то теперь меня никто не ждёт. Так зачем тогда летать?
— В пехоту пойдёшь?
Ну, в этом у меня опыт имеется. Может и стоит уйти с лётной работы, раз я мотивацию потерял.
— Думаете, примут?
— Думаю, что тебе надо подзатыльник дать, чтоб ты от таких мыслей избавился, — сказал Нестеров, поворачивая с проезжей части на просёлочную дорогу. И куда ведёт она, я прекрасно знал. Кладбище, на котором похоронена Женя — последнее место, куда бы мне сейчас хотелось пойти. Нестеров остановил машину у калитки, достал с заднего сиденья большой букет тюльпанов и протянул мне.
Именно в этот момент пошёл дождь, который явно помешает нормально подойти к могиле. Отсюда её хорошо видно и идти недалеко. Только ноги приросли к полу машины, а руки затяжелели, чтобы дотянуться до ручки открытия двери. Слишком тяжело на душе.
— Иди. Я здесь подожду, — сказал Николаевич, и положил цветы мне на колени.
Открыв дверь, я сразу попал под холодные струи дождя, который размывал почву под ногами. Щебень в этой части кладбища ещё не был насыпан, поэтому пришлось идти по мягкой жиже. И ноги меня несли именно туда, где и похоронена Женя. Эта дорога показалась мне очень долгой. С каждым шагом воспоминания накладывались одно на другое. Я, будто, вновь видел перед глазами любимую и проживал каждую секунду этого похода в грязи.
Ноги продолжали вязнуть, но это меня не останавливало. Вот она уже рядом, и кажется, сейчас силы окончательно меня покинут. Ох, не думал, что так сложно прийти будет сюда снова! Эмоции зашкаливали, сердце вот-вот должно было выпрыгнуть из груди, и я уже не смог себя сдержать — глаза не выдержали наплыва скупых слёз, которые смешивались с дождевой водой
— Я пришёл, — прошептал я, выкладывая тюльпаны на могилу.
Ливень ещё продолжался, но уже не так сильно. Не знаю, сколько я ещё стоял рядом с могилой, но заставить себя уйти у меня не получалось. Я что-то бормотал себе под нос, будто разговаривал с Женей. Хоть рядом и никого, но громче говорить не хотелось.
— Сергей? — прозвучал сзади голос Натальи Александровны.
Я повернулся, и увидел перед собой маму Жени, спрятавшуюся под зонтом. Выглядела женщина болезненно. Заметно осунулась за эти дни, круги появились под глазами и даже несколько седых прядей выбивались из-под черного платка.
— Здравствуйте, — сказал я.
— Ты как, Серёжа? Пропал куда-то, — спокойно сказала она, прикасаясь к мокрой щеке ладонью. — Выглядишь плохо, не бритый, промок. Вставай под зонт, а то заболеешь.
Куртка и правда вымокла изрядно, а голова была, как после душа. От Натальи Александровны пахло легким цветочным ароматом с нотками свежей зелени. Те самые духи «8 марта», которые Женя обычно брала у неё.
— В порядке, спасибо. Вот… не хотел, если честно приходить.
— Тяжело?
— Слов таких нет, как именно тяжело, — ответил я. — Что делать, и не знаю…
— О чём это ты?
Я решил не скрывать от Натальи Александровны своих переживаний. Её боль не меньше моей, а, скорее всего, даже больше. При словах, что мне, словно крылья подрезали, и теперь нет желания летать, выражение её лиц изменилось. Она вдруг стала весьма серьёзной.
— И это говоришь ты, человек которого любила моя дочь, в том числе за целеустремлённость и храбрость? Сергей, не смей меня разочаровывать, — строго сказала она, указывая своим указательным пальцем на кончик носа.
— От вас это слышать…
— Неожиданно? Да, погибла моя дочь. Да, я в трауре и сердце разрывается от этой утраты, — не сдерживая слёз, сказала Наталья Александровна. — Но посмотри по сторонам, внимательно посмотри.
Не понимаю, что здесь я должен был увидеть. Кругом могилы и ничего более.
— Здесь ничего нет.
— Вот именно. Когда тебя хоронят, тогда уже можно сказать, что нечего делать и некуда идти. Это называется — выхода нет, ты меня понял?
Интересные сравнения проводит мама Жени. Не думал, что в ней столько стойкости, чтобы вот так уверенно говорить.
— Вот когда окажешься на их месте, — указала она рукой на могилы. — Тогда и будешь говорить, что не знаешь что делать. Не разочаровывай меня и мою дочь.
Мы ещё немного постояли у могилы, а затем Николаевич развёз нас по домам. После такой поездки на душе стало несколько спокойнее.
Надо признать, что я действительно расклеился. Пускай и немного времени прошло со смерти Жени, но у меня есть дело всей жизни — служба. И сейчас стране нужны военные лётчики. Нужно взять себя в руки, и работать. А память о Жене — она всегда со мной.
— Серый, ты куда? — спросил у меня Тёмыч, когда увидел, как я складываю в чемодан документы и вещи.
— Собираешься? — поинтересовался Макс.
Я остановился, не отпуская из рук фотографию Жени. Правда, чтобы она подумала, узнав о моих мыслях уйти из авиации. Всегда меня учили, что решения нужно принимать с холодной головой, а не с горячим сердцем.
— Спасибо мужики, что поддержали. Завтра я улетаю в Ташкент, а там и на службу.
По совету старших товарищей, таких как Нестеров и Борисов, которые провожали меня на самолёт, первым делом я отправился в штаб ТуркВО в Ташкент, как и было у меня указано в предписании.
Размеры и широта улиц поразили с первого взгляда. Относительно мягкая и тёплая погода, к которой я привык в Белогорске, в столице Узбекской ССР была
