осенью.
— …таким образом вы получаете возможность проживать в комфортных условиях, получать правильное и здоровое питание, а также находиться под моим неусыпным и самым передовым медицинским наблюдением, — торжественно закончил свою речь Рашер и раскинул в стороны руки.
В зале раздались несмелые аплодисменты.
— А можно уже идти домой? — спросила с крайнего ряда полная женщина с усталым лицом. — У меня еще и обед не приготовлен…
— Прошу вас организованно пройти за этими славными ребятами, — проигнорировав вопрос произнес Рашер, указав на кучкующихся в дверях эсэсовцев. — У выхода вас уже ожидает транспорт. Вас отвезут в Плескау-Шпиттель и разместят в только что построенных светлых и удобных жилых корпусах…
Глаза множества женщин уставились на меня, ожидая перевода. Я почувствовал, что в горле у меня зашевелился колючий комок, будто я только что проглотил ежа. Я открыл рот и охрипшим голосом перевел слова Рашера. Твою мать… Твою мать… Это что же получается? Всех женщин, включая мою бабушку, Рашер собрался увезти в концлагерь? И что потом? Я посмотрел на сцену. Доктор о чем-то шептался со своей женой, изредка бросая взгляды в зрительный зал.
— А кормить точно будут хорошо? — спросила молоденькая тоненькая девушка с первого ряда. Живот у нее был огромный, будто родить она собиралась не меньше, чем тройню.
— О, не сомневайтесь! — заверил Рашер с широкой улыбкой. — Меню составляли лучшие германские повара.
Несколько женщин встали и пошли к выходу. Грузовики, вспомнил я. Когда мы заходили в кинотеатр, ко входу подкатило несколько грузовиков.
— Я не хочу! — закричала вдруг одна из женщин. — Выпустите меня, мне надо домой! У меня трое детей!
Пара эсэсовцев бодро рванули к ней, подхватили под руки и выволокли из зала. На несколько секунд повисла тишина, потом раздался громкий всхлип.
— Вы не понимаете, товарищи женщины, — Рашер прижал руки к груди. — Я доктор! Вам не надо меня бояться. Я хочу вам только добра. И я не допущу, чтобы вы по собственной глупости и недомыслию отказались сейчас от шанса послужить Великому Рейху! Так что не разводите панику, а организованно и тихо погрузитесь в предоставленный транспорт…
Кто-то зарыдал, теперь уже не скрываясь. Некоторые женщины повскакивали со своих мест и попытались прорваться через стоящих на их пути эсэсовцев. Но те с шутками и прибаутками хватали их за руки и выволакивали наружу.
Жуть, как хотелось броситься на Рашера и перегрызть ему глотку. Сводило скулы от ненависти, руки сами собой сжимались в кулаки. Но броситься на него сейчас было бы чистейшим самоубийством. И даже не факт, что я успею свернуть ему шею до того, как меня изрешетят пулями. И тогда у меня не останется никаких шансов вытащить из концлагеря мою бабушку. И вообще кого бы то ни было. Да уж, охрану он пригнал внушительную. А я-то еще недоумевал, зачем ему столько. Мол, он что, думает, что для его нежной персоны беременные женщины представляют такую грозную опасность?
Я поискал глазами свою бабушку. Она не истерила, не плакала и не металась. Стояла прямо, подбородок гордо вздернут… И да, вот сейчас я видел под летним платьем ее округлившийся живот. Правда, если не присматриваться, то все еще незаметно.
Перевел взгляд на Рашера, который возбужденно ходил по сцене взад вперед и командовал эсэсовцам быть осторожнее, чтобы не попортить раньше времени экспериментальный материал.
Через десять минут зал был пуст. Снаружи взревели двигатели грузовиков, заглушив женские крики и плач. В зале остались только я, Рашер и его супруга. Нацистский доктор, не обращая на меня внимания, обнял свою жену и погладил ее по круглому животу.
— Ну как, ты довольна, дорогая? — спросил он.
— Мне понравилась та блондинка с косой, — сказала Каролина, махнув рукой примерно в ту сторону, где сидела моя бабушка. — Только вот…
— Это ничего, ничего, — успокоил ее Рашер. — В конце концов, я же доктор. И могу обосновать любой… Гм… Феномен.
* * *
Весь оставшийся день я ходил мрачнее грозовой тучи, даже служебно-дежурную улыбку не получалось натянуть на морду. Марта почувствовала мое настроение, и бросала искоса на меня испытывающие взгляды, будто в тайне сочувствовала, но ни о чем не спрашивала — держала марку и строила из себя обиженку.
Мысль о том, что Нюру увезли в новоявленный концлагерь, никак не отпускала. Вместе с моей молоденькой бабушкой много советских женщин попали в западню Рашера. Я пока не придумал, как им помочь, слишком все навалилось разом, но с доктором определенно надо расправиться. А еще с «отличником». Гауптштурмфюрер Клаус фон Мансфельд, будучи голубых кровей, психиатром и этнографом одновременно, мог бы занимать вторую по значимости должность в Плескау-Шпиттель и быть правой руку Рашера. Но почему-то был прикомандирован руководством Аненербе непосредственно к Пскову. От Клауса за версту сквозило презрением к всему славянскому роду. Такой не должен ходить по нашей Земле, однозначно. До Рашера, пока мне не добраться, а вот гауптштурмфюрер явно обитает где-то здесь в городе. Я уже нарезал задачи Рубину, он сказал, что частенько видит этого хмыря на городской площади. Оставалось только ждать.
С работы ушел сегодня чуть пораньше, отпросился у графа, сославшись на мигрень. Слово «красивое» и графу знакомое не понаслышке. Он сочувственно кивнул, и отпустил меня, посоветовав на шею и лоб приложить мокрое холодное полотенце, зашторить окна и слушать музыку.
Ага, у меня в каморке патефон, блин, есть, и граммофон впридачу. Но я возражать не стал. Морщился, тер виски и послушно кивал.
Домой, естественно, я не пошел, а направился на городскую площадь. Деловито подошел к цыгану, и поставил на деревянный приступок свой сапог. Тот усердно стал начищать его щетками, приветственно одарив улыбкой «очередного клиента».
— А погодка-то сегодня неплохая! Да, дядя? — громко воскликнул Рубин, орудуя щетками.
— Бывало и лучше, — громко буркнул я, изображая неприветливого клиента.
Мы громко перебросились еще парой фраз на публику, а затем перешли на шепот. При этом, цыган научился разговаривать так, что даже губы не шевелились. Молоток!
— Этот гауптштурмфюрер молодой и светловолосый был сегодня, — еле слышно проговорил Рубин. — Подходил обувку свою чистить ко мне.
— Ты уверен, что это был тот, кто нам нужен?
— Ну, как ты и описывал, дядь Саш. В плечах широк, на вид три десятка годков. Морда надменная и презрением пышет, будто ему башмаки не человек чистит, а таракан какой-то. Эмблемки эти на форме у него хитрые Аненербе. Он это… Других таких павлинов в таком звании не припомню я здесь. А бдю я каждый день. Помню, что ты велел мне все подмечать и запоминать.
— Хорошо, — я одобрительно щелкнул языком. — Ты проследил за ним?
— А
