На Руси ситуацию изменил Иван Третий, введя принципиально новые способы и организации населения, и вооружения, и военного дела. А главное — Орда развалилась.
Мономах об этом соотношении — 1 к 20 — нигде не пишет, но, похоже, хорошо понимает. В его время на всей Руси около 7 миллионов жителей. А в степи — примерно 300–400 тысяч половцев. Чтобы выиграть в противостоянии Русь-Степь нужно объединить русские княжества и расколоть половецкие орды.
Можно много ругать Мономаха. За его нытьё, за его ханжество. За демонстративное самоунижение в сочетании с дидактичностью:
«Прежде всего, Бога ради и души своей, страх имейте Божий в сердце своем и милостыню подавайте нескудную, это ведь начало всякого добра. Если же кому не люба грамотка эта, то пусть не посмеются, а так скажут: на дальнем пути, да на санях сидя, безлепицу молвил».
Здесь — «на санях сидя» означает: «В конце жизненного пути». Исконный славянский образ. Как у другого Владимира — у Высоцкого:
«Сгину я, меня пушинкой ураган сметёт с ладони,
И в санях меня галопом повлекут по снегу утром.
Вы на шаг неторопливый перейдите, мои кони!
Хоть немного, но продлите путь к последнему приюту!».
Мономах был политиком. «Политика — концентрированное выражение экономики». Вот такая на Руси экономика, и он её концентрированно выражал. Проповедуя смирение с миролюбием, и утирая «крокодильи слёзы».
«Плач крокодила» — не слёзы, а элемент процесса пищеварения. У крокодилов несовершенна система удаления избытка солей из организма. А специальные железы, помогающие почками вывести лишние соли, располагаются как раз возле глаз. Вот почему во время работы этих желез и появляется жидкость, которую ошибочно принимают за слезы. Хотя по смыслу — это, скорее, моча. Можно сказать, что крокодил плачет мочой.
Так и Мономах, «проглотив» почти всю Русь и немалую часть Степи, плачется о себе, грешном.
Как говаривал Отто фон Бисмарк: «Политика — искусство возможного». Бисмарка — ещё не было, сказать было — некому. Поэтому Мономах совершил невозможное — повернул вспять ход истории. Вместо того, чтобы, как все «приличные люди», разваливаться и дробиться до полной катастрофы, оккупации, раздела, вообще — исчезновения или перерождения этноса, как часто случалось и на Востоке, и на Западе, «Империя Рюриковичей» была заново собрана под одной шапкой. И перешла в контратаку — Шарукана загнали за Кавказ.
«Война — продолжение политики другими средствами». Мономах — продолжал. Активно, славно, победоносно. И жёстко. В своём «Поучении» он даёт список половецких князей, которых он взял в плен и отпустил. И список — которых он зарезал. «А самих князей Бог живыми в руки давал: Коксусь с сыном, Аклан Бурчевич, таревский князь Азгулуй и иных витязей молодых пятнадцать, этих я, приведя живых, иссек и бросил в ту речку Сальню. А врозь перебил их в то время около двух сот лучших мужей».
Частью этого «искусства возможного» была дочка выскочки-куренного Аепы, ставшего ханом, взятая за сына Юрия.
«Да, Скифы — мы! Да, азиаты — мы,
С раскосыми и жадными очами!».
Косоглазия у Мономаха не было, а вот остальное…
Пожалуй, именно Мономах развернул Русь лицом к Степи. Задолго до Святого Александра Невского с его правилом: «с татарами — мириться, с немцами — биться». Два великих русских святых князя, увидев угрозу Родине со стороны степняков, предпочли со степняками мириться. А воевать на Западе.
Такая «про-половецкая политика» русского князя дала три результата — объединение Руси, разгром Степи и успехи в Европе.
Именно Мономах устроил последнюю русско-византийскую войну. Принял в Киеве греческого самозванца Лжедиогена Второго, изобразил полное своё уверование в его «багрянородное» происхождение. Даже дочку свою не пожалел — выдал замуж за мошенника и авантюриста. И, подобно предку своему Святославу, привёл русские полки на Дунай к Доростолу.
Если Святослав-«Барс» известен своей храбростью и воинской доблестью, то Мономах — умом. И этот русский поход не закончился катастрофой с дорезанием выживших на Днепровских порогах. Пошла аккуратная дипломатическая игра. Самозванца прирезали подосланные греками убийцы. Русские отряды были выдавлены с Дуная. Но в 1119 году Император Византийский Алексей Первый сам прислал большое посольство, сам просил о мире. И греки преподнесли Мономаху титул царя и царский венец. Знаменитую шапку Мономаха. Не ту, которую мы знаем, которая сделана позднее по образцу головного убора ордынского хана, а подобие императорской тиары. Наконец, в 1122 году русско-византийские переговоры увенчались заключением династического брака: внучка Мономаха стала женой византийского императора. Уже — внучка, но — настоящего.
Такой был вполне европейский государь. По происхождению, по манерам и связям. С одинаковым успехом вырезавший и кочевья кыпчаков, и города чехов. И, само собой, — непокорных русских людей.
Но Мономаха уже нет. Нет и его старшего сына Мстислава Великого. Единственного из князей русских, называемых летописцами при жизни — Великим. Есть Изя Блескучий — старший из доживших сыновей этого Великого.
А это совсем другая родословная, компания, окружение. Другое мышление. Другое представление о нормах, о «правильно». Даже не греческое — западноевропейское. Первая жена Мстислава — его четвероюродная сестра Христина, дочь шведского короля, мать Изи. Сёстры Изины замужем за королями датским, венгерским, императором Византии. Жена Изи — дочь Императора Священной Римской Империи Германской нации, главы Второго Крестового похода Конрада Третьего Гогенштауфена.
Вокруг Изи католики. С их пониманием прав наследования — майорат, от отца к сыну. А на Руси — лествица, от брата к брату. «Дикари!». С их непониманием степняков, отвращением и страхом перед ними. «Безбожные поганые». С пренебрежением к православию — схизматики, раскольники. «Погрязшие во тьме заблуждений». Иначе бы Изя так легко на ссору с Константинополем не пошёл. Не наш человек, не исконно-посконный. Европеец, западник.
Но его любят киевляне, и он раз за разом переигрывает своего дядю Юру, нагло плюёт на законы старшинства, сидит в Киеве, и ничем его оттуда не вышибить.
Ведь перепробовали уже всё: натравили Митрополита. Высшую церковную власть! На нём благословение божие! Изя вышиб грека из Киева и вообще раскол устроил. Войной ходили — отбился. Старшему брату Вячко — плешь проели. Чего он, в Турове засел, будто спрятался? Кто у нас в домушке старший? А ну, пшёл в Киев! Изя дядюшку Вячко чуть до смерти не замордовал, под себя подмял и рядом посадил.
Соседа, умнейшего человека, Галицкого князя Остомысла, на Изю подняли — провал. Изя исхитрился обмануть галицкую разведку, выскользнул из западни вместе с малой дружиной. Черниговские князья на него засаду устроили. Заманили в ловушку и… И конь — вынес. Ну не прыгают так лошади! Ни у кого не прыгают, а у него прыгнул.
Ничего его не берёт! Может, родня его, католики польские, венгерские, немецкие — ворожат? Может, и самому в католицизм перейти? Так не поймут же.
Гоше очень не хотелось вылезать из Суздаля. Еда, выпивка, бабы… Всякое веселье… Вот, вятичей так удачно подмяли. Папашка Мономах два раза на них походами ходил. А «точку в деле» — только Гоша поставил. Отрубленной головой Степана Кучки. Надо же обмыть! Но… есть сыновья. Которым маячит специфический «святорусский» лейбл — «князь-изгой».
И тут, в чьих-то, вероятно, половецких мозгах, рождается оригинальная для Руси мысль: нужно подослать к Изе человечка. Но, поскольку обычных наёмных убийц и шпионов он раскалывает «на раз», то нужно что-то такое-этакое… уелбантурить.
Гоша — настоящий руководитель. Главное — набрать толковых помощников, дать каждому подходящее дело и пусть решают. А я не буду мешать, тем более, тут таких девочек привезли… Но — сыны…
У всякого средневекового владетеля есть две самые дорогие вещи: его владение и его сыновья. Нет сынов — сирота, семя твоё не гожее — дальше в веках не останется, дела твои не продолжаться, имя твоё позабудется. И некому будет за тебя свечку поставить, о душе твоей помолится. Ждёт тебя забвение на этом свете, и муки вечные — на том.
Чтобы «пробить» Изю надо рискнуть самым дорогим. Ну, удел-то Гоша по-любому не отдаст. А вот сынок… Старшенький… Тем более, что мальчик и сам рвётся.
Первый из сыновей Гоши, Ростислав Юрьевич, прозванный в Новгороде, где он в молодости князем сидел, «Торцом», спешно бежит к папашке. Прозвище — от плоского лица и желтоватого цвета кожи, доставшийся от мамашки, чем сын сильно отличался от отца своего, новогородцам тоже хорошо знакомого.
«Мальчику» уже под сорок, пора и серьёзное дело делать.
Два княжения в Новгороде — не в счёт. После первого Торец сумел сбежать в последний момент, после второго — новгородцы успели его поймать и сунуть в архиепископскую тюрьму. Разгром Рязани — не считается. Там князь-противник успел убежать в Степь — чистая победа не засчитывается. Вот тебе, сынку, новое дело — пойдёшь секретным агентом на самый верх. На самый-самый. К двоюродному братцу своему — к Изе Блескучему. Прямо в этот их «вольфшанц». Во Владимир-Волынский.
