— Здоровы мы, чего и тебе желаем, визирь! По здорову ли младший брат мой, его шахское величество Хорезма Девлет-Гирей, славный потомок родового корня Чингиз-хана?
Царь Петр Алексеевич говорил громко, на весь зал, в котором, несмотря на полдень, было сумрачно — все же конец ноября в столице, в его любимом «Парадизе». Свинцовые тучи нависали над строящимся городом, дул порывистый ветер с залива, шел мокрый снег, облипавший стены и крыши возведенных дворцов и зданий.
— Когда я уезжал из Хивы, дабы припасть к подножию трона великого падишаха Севера, хорезмшах Девлет-Гирей был в здравии, чего и вашему величеству искренне желал.
Визирь отвечал царю с низким поклоном, подобострастно, чуть заискивающим тоном. Они оба разыгрывали написанные заранее роли в действе, что сейчас шло перед глазами не только собравшихся европейских посланников, которые отчаянно силились понять, что перед ними происходит на самом деле, а перед представителями монархов двух значимых стран Востока — турецкого султана и персидского шаха.
А вот те мгновенно осознали суть происходящего, и оно им сильно не понравилась, особенно персидскому представителю. Еще бы — русский царь отправил послом в Хиву своего чингизида с сильным отрядом войск. А тот свергнул Шергази-хана с престола, разгромил его армию, которая большей частью, согласно древним традициям, перешла на сторону победителя, и стал новым хивинским повелителем.
Но это еще полбеды — этот проклятый вероотступник и прихвостень шайтана Девлет-Гирей провозгласил себя хорезмшахом, династия которых прекратилась после завоевания Хорезма Чингиз-ханом пятьсот лет тому назад, когда шахский титул перешел к законным владыкам Персии. И теперь, прилюдно, во всеуслышание русский падишах признает своего князя Бековича-Черкасского хорезмшахом.
Да за меньшее войны начинали!
Теперь шахиншах обязан или начать войну с русскими и хивинцами, либо признать новоявленного шаха Хорезма. В последнем случае на стороне Девлет-Гирея вековая традиция, он не самозванец, а чингизид, а потому может быть ханом. А также и то, что в древнем Гургандже правили шахи, которые распространяли свою власть не только на Мавераннахр и Хоросан, но на всю Персию и часть Афганистана.
Представитель Оттомонской Порты моментально оценил коварнейший поступок русского царя, который шесть лет тому назад получил от султанской армии громкую оплеуху на Пруте и подписал унизительный мирный договор, который дезавуировал все достижения Азовских походов. Ослабить векового врага — Персию — да еще чужими руками, было слаще халвы, вот только захват Хивы это уже чересчур как-то. Слишком вызывающе, что ли. Хотя экспедиция замаскирована под посольство, но то, что во главе ее правоверный, к тому же потомок Чингиз-хана, не давала возможности выразить свое неодобрение, тем более, что данный поход задевал интересы не османов, а персидского шахиншаха. А вот ударить последнего в спину, когда тот пойдет с армией на Хиву, представлялось весьма выгодным делом, так как можно было прибрать к рукам султана обширные владения. Так что поставь русские хоть двух шахов, можно было не сомневаться, что владыка Блистательной Порты признает обоих.
Если бы не одно «но», убийственное и неприемлемое — захватившего Хорезм шаха уже именовали не просто потомком праведного халифа, но его наибом — то есть заместителем — за его странные реформации, идущие на благо одной лишь черни. А вот слухи о сих действиях, таких как возвращения лишь к уплате податей предписанных пороком, разошлись по всем мусульманским странам с быстротой молнии. А такое было чревато бунтами и мятежами, тем более что султанам Блистательной Порты принадлежал титул «халифа» — главы всех правоверных.
Так что выходка Девлет-Гирея наносила сильный удар как по шахиншаху, так и по султану одновременно — у них появился враг, напрямую оспаривающий положение. Но пока ситуация не прояснилась, послы не сговариваясь, решили признать за Бековичем право быть хивинским ханом. Но после заявления русского царя стало понятно, откуда ветры дуют.
На бухарского посла Кули-бек топчи-башу смотреть было интересно — на бледном лице на одно мгновение после слов русского царя застыло выражение жуткого страха. И понять его было можно — среди эмиров брожение, никто не хочет признавать власть хана, все точат сабли и ножи. А если состоится вторжение хивинцев, поддержанных русскими, а в этом уже не было сомнений, то Бухаре не выстоять. Захвачен будет весь Мавераннахр, или его значительная часть — противостоять с копьями и саблями против пушек и фузей ополчение местных эмиров не сможет, несмотря на многочисленность — его просто сметут огнем.
Вот и стоит бледным Кули-бек — подарков от своего хана он не привез, так, чуть от себя отдарился, бедненько так. Послов не выручил — их отпустил Девлет-Гирей-хан, так что ничем своего повелителя он не обрадует. Хотя посол и старался, прекрасно зная русский язык — его мать была наложницей, купленной у хивинцев рабыней, которую захватили в набеге на северные русские городки. Девиц охотно покупали бухарские купцы — девственницы стоили неимоверно дорого. Отец Кули-бека купил девушку и взял не рабыней, а наложницей. Более того, разрешил потом остаться в православии — очень полюбил свою белокожую красавицу.
Недаром говорили, что в крови узбекских эмиров Бухары половина русской крови, а у хивинских беков она на две трети персидская — на землях Хорезма очень любили красивых персидских невольниц. Таковы были вкусы местной знати. Они всю жизнь промышляли не работорговлей, как бухарцы, а разбойничьими набегами на соседей.
— Великий падишах Севера, — хорезмский посол низко поклонился, — позволь показать тебе дары, пусть и недостойные тебя, но мой повелитель хорезмшах Девлет-Гирей смиренно просит своего старшего брата их принять — они от всего сердца дарованы покровителю.
— Да, пусть внесут дары, — Петр оживился — он их не видел, имел только тайную беседу с послом. Но о том, что прибывшее посольство сопровождал караван из сотни верблюдов с подарками, знал прекрасно — и теперь царю не терпелось посмотреть на присланное. Все же на экспедицию было истрачено больше двухсот тысяч рублей. Государь был от природы скуповат, и сейчас надеялся, что подарки хоть немного окупят его расходы.
По знаку Петра Алексеевича высокие двустворчатые двери распахнулись, все европейские посланники с нескрываемым интересом стали смотреть на нескольких небольшого роста хивинцев, что по трое вносили в просторную залу длинные рулоны свернутых ковров…
Глава 44
— Мин херц, откуда у них столько золота?! Да тут на сто тысяч червонцев, никак не меньше. Да еще драгоценностей на все двести тыщ — с ума сойти можно! Это же какие денжища без толку лежат?!
От горячечного шепота Меншикова, стоявшего за плечом, захотелось отмахнуться как от назойливой мухи, но Петр Алексеевич сдержался. Только немного дернул рукою, и его наперсник, знавший повелителя с младых лет, тут же унялся, только засопел натужно. Покосившись, монарх увидел, как горят глаза у «светлейшего князя» — да оно и понятно, его самого пробрало до самых печенок видение высыпанного из небольших ковровых сумок золота, небрежно сваленного хивинцами, относившихся к драгоценному металлу без всякого почтения, в одну большую медную лохань.
Два преображенца, крепкие, чуть ли не саженного роста гренадеры, занесли по последнему хурджину — сумка весом в два пуда изрядно оттягивала им руки, лица дюжих гвардейцев побагровели. Вроде и невелика по размеру ноша, но золото очень тяжелый металл, даже чугун намного легче. Солдаты поставили сумки на расстеленный перед троном ковер, и два ловких хивинца ловко открыли их. Поднатужившись, вдвоем подняли хурджин и стали медленно высыпать его содержимое в лохань. Вниз со звоном посыпали не самородки или золотой песок, и даже не небольшие бруски желтого металла, а монеты — золотые кружки падали мелодично, причем высыпали их так ловко, что ни один кругляш не упал на ковер.
