Петр посмотрел на четыре открытых шкатулки, причем тоже из золота, стенки представляли различные узоры умелой чеканки, крышки были откинуты. Три из них, наполненные до краев всякими украшениями, принадлежали ему, а еще одна была подарена визирем супруге Екатерине — та во все глаза уставилась в причудливую игру драгоценных камней. От зажженных свечей синие, зеленые, желтые, розовые и алые камни переливались всевозможной гаммой цветов, отражаясь на благородном золоте и серебре оправ, ожерелий, подвесок, фермуаров и колье непередаваемой игрой. Смотреть на все это великолепие можно было часами — женщины вообще падки на подобные зрелища, забывая обо всем в жизни.
Вот только сам Петр Алексеевич сохранял полнейшее хладнокровие, поглядывая на европейских посланников, лица которых с каждой минутой вытягивались, на них застыло ошарашенное выражение, особенно у английского и голландского дипломатов. Было видно, что они уже прикинули сумму подношений, пересчитали ее в гинеи или гульдены, и теперь лихорадочно соображали, а как легче добраться до затерянной в пустыне страны, где даже просыпанный на ковер песок был золотым.
Вот оно, сказочное Эльдорадо, которое раздобыл себе русский царь! И не хочет ни с кем поделиться приобретенным!
— Мин херц, но это трудно оценить…
Голос Меншикова осекся, и было от чего — теперь в зал входили гвардейцы из Семеновского полка, ставя на ковер различные золотые и серебряные блюда и чаши, кувшины и тарелки. Все предметы были украшены чеканными узорами, многие каменьями. Царь вспомнил свои подарки, которые он послал Шергази-хану, убитого Бековичем — смотрелись они как милостыня нищему, по сути, прямое оскорбление, которое необходимо было смыть только кровью. Так что невольно он сам спровоцировал войну, в которой, к счастью, победил его ставленник.
На ковер теперь укладывалось оружие — с десяток сабель, с золотой насечкой, в каменьях. Каждая в богато украшенных ножнах — тысячи четыре рублей каждая, а то и более, цена у таких весьма высокая. А семеновцы все шли и шли, выкладывая на ковры рулоны драгоценного шелка — дамы в зале усердно заработали веерами, от вида этого великолепия многие из женщин побагровели даже под толстым слоем пудры и белил. А глаза буквально разгорелись, когда появилась вытканная золотой нитью парча — даже маленький рулон ее представлял огромную ценность.
Гвардейцы с невозмутимым видом принялись аккуратно укладывать шкурки каракуля — овца овцой, как не крути, но царь хорошо знал их ценность — как у самого дорогого аглицкого сукна втрое большего по весу. А стопки шкурок росли прямо на глазах, превращаясь в три солидные колонны, которые быстро росли — вначале по колено, потом по пояс, а последние уже чуть ли не в рост высоких гвардейцев — зрелище впечатлило всех собравшихся в зале. Многие европейцы даже дышать перестали, обозревая ошалевшим взглядом все это великолепие, и такая жуткая смесь зависти и алчности иногда проявлялась на их лицах. Но тут же силой воли они возвращали привычную невозмутимость с презрением — мол, и не такое видели, так что ты, московский царь, нас этим зрелищем не удивил.
Однако Петр Алексеевич уже прекрасно знал эти лживые повадки — прошло уже почти двадцать лет, как он впервые побывал в Европе, и смотрел на все, разинув рот. Многое тогда казалось удивительным в Амстердаме или Лондоне, где на него смотрели как на дикаря, только белого своей кожей, а не арапа, как его бывший слуга Ганнибал, или кафра.
— Великий падишах Севера, — визирь старательно выговаривал трудные для него слова, но за два месяца дороги этот умный и очень трудолюбивый от природы сарт, да к тому же хорошо образованный и знающий множество наречий, научился вполне сносно говорить на русском языке. А может быть еще и потому, что одна из его любимых наложниц была обрусевшей степнячкой, причем знающей такие слова, которые женщине неприлично произносить в любом обществе.
А еще он прекрасно понимал ситуацию, видя с каким вожделением, все европейцы смотрят на выставленные прилюдно невиданные богатства. Так что алчность охватила всех русских вельмож, и особенно советника царя, а также жену монарха. И никто из них даже не догадывался, что это была значительная часть богатств Хивы, которую собрали с невероятным трудом. Но это была лишь наживка, необходимая жертва, чтобы добиться того, что повелел ему хорезмшах, хитростью и коварством которого он уже восхищался, искренне считая что тот достоин стать владыкой всего края, а он сам, соответственно, стать визирем третьего по своей мощи мусульманского государства, а лучше первым — но то со временем будет.
— Великолепные кони посланы в дар — ты ими можешь наделить самых достойных из своих витязей и генералов, если сочтешь их недостаточно пригодными для себя, — визирь поклонился, и взял в руки шкатулку, откинув крышку. — А здесь учрежденный хорезмшахом Девлет-Гиреем орден Солнца Хорезма. Мой государь смиренно просит тебя, великий падишах, возложить на себя первый знак и ленту этой награды! Прими орден и кавалерию, ты самый достойный из правителей, которых мой государь знает!
Этот момент был заранее обговорен, и Петр Алексеевич извлек из шкатулки зеленую с двумя былыми полосками по краям шелковую ленту — расторопный Меншиков тут же помог расправить ее на груди и спине. Дальше появился ромбовидный золотой знак из золотой проволоки, представлявший сложный узор, усыпанный сверху бриллиантами. На массивной цепи из того же металла, украшенной эмалированными бляшками. И большую звезду, похожую на Андреевскую размером, но отлитую из золота и обильно украшенную небольшими бриллиантами. Лучшие ювелиры Хивы три дня трудились без сна и отдыха, но сотворили не только это чудо.
— Великий падишах! В этом ларце ордена Короны Хорезма — ты их можешь вручить наиболее достойным вельможам, который на твой взгляд заслуживают награды. А вот здесь, — Досим-бей извлек бархатный футляр и открыл его — внутри сверкнул алмазами ромб, точно такой же как только что врученный, только основа его была из серебра. По обе стороны от него были точно такие же по форме награды, но меньшего размера.
— А это орден Луна Хорезма, ибо если великий падишах подобен солнцу, что сияет над его верноподданными, то его достойная ханум как Луна отражает его блеск. А два малых знака для ее избранных дам, достойных жен великих супругов, твоих преданных сановников!
Петр Алексеевич взял в руки футляр, подержал его, всматриваясь в искус изготовленные знаки. Такого царь не ожидал, а потому задумался…
Царь курил трубку, отойдя от своего любимого токарного станка, на котором только что закончил работать. Петр Алексеевич уже несколько дней размышлял над предложением Бековича, но все еще не мог принять решение. Угрюмо посмотрел на разодетого Меншикова, что нацепил на себя сразу пять «кавалерий» — двух «орлов» — прусского Черного и польского Белого, датского «слона», андреевскую и новую — короны Хорезма, самой нарядной и ценной — золотой ромб которой буквально был усыпан зелеными изумрудами и алыми рубинами.
— Что скажешь, Данилыч?!
— Отправь ты блудного сына в Хиву, мин херц. Ведь что выходит — если Алешка не примет край, как твой сын, то его оставит за собой Бекович, а он не станет отправлять тебе столь большие подарки как эти. Алешка же проконтролирует, и все пересчитывать будет, особенно когда до золота Еркета доберутся. Только царского сына они примут, а более никого — в краю ведь наших войск почти и нет, и для Бековича никто не указ.
— А если я тебя с войском отправлю?
— Готов отправится, государь, токмо рать нужно немалую — тысяч двадцать драгун и казаков, — Меншиков отвечал браво, а глаза подозрительно заблестели. Это сильно не понравилось Петру Алексеевичу, который хорошо знал своего любимца, и монарх раздраженно буркнул:
— Дров ты там наломаешь, Алексашка, так что тут оставайся. Рано тебе еще — а вот когда золотишко добывать начнут, тогда и нужно будет брать весь край под свою руку. Так что пускай Алешка едет, смирю себя — не стану его на дыбе ломать. А там посмотрю на сына непотребного — не справится в Хиве, то казню, как и Бековича — не нравится мне этот хорезмшах с такими просьбами, мыслю, что юлит и хитрит князь.
