знаю, Алексей Николаевич, врать не стану.
Отведя в сторону Курманова, оглянувшись, чтобы не видели другие, сказал:
— Алексей Николаевич, ты на парня особо не кричи. У нас недавно в Москве не то что под носом, а в самом носу, на Лубянке, целый заговор проглядели. В отделе всего пять человек работают, как им успеть? Потери большие? — кивнул я на подводы, решив, что там не два трупа, а больше.
— Пойдем, — позвал Курманов и пошел к одной из подвод. Остановившись, крикнул Михееву: — И ты подойди, начальник отдела.
Подойдя к телеге, Алексей Николаевич сдернул покрывало с одного из тел. Лицо обожженное, не узнать. Только кожаная куртка да галифе уцелели. Аглая! С замиранием сердца я сам подошел ко второй, осторожно открыл. От сердца слегка отлегло. Нет, не Полина. Лицо незнакомое. Чистенькое лицо мертвой девушки.
М-да. Аглая была, конечно, та еще штучка, но такой страшной смерти не заслуживала.
— В Чуровское из Череповца уполномоченные приехали, лошадей в армию мобилизовывать, — начал рассказывать Алексей Николаевич. — Ну и эти дурочки за компанию увязались. Мол, с молодежью собрание проведем, в комсомол сагитируем. Вон, провели. Лошадей в сарай отвели, а ночью мужики не за топоры, а за винтари схватились. Уполномоченные сбежать успели, а этих ночью в доме сожгли. Дверь приперли, керосином облили, спичку кинули. Вот если бы мужиков так, меня самого, я бы еще понял! Но девок-то за что? Им бы замуж выходить, детишек рожать!
— Товарищ Михеев, вы слышали? — повернулся я к своему преемнику.
— А! — махнул рукой Курманов. — Кто девок поджег, уже далеко. Ничего, отыщем. А кто тут оставался, мы их уже тогось...
Что именно «тогось» можно было не переспрашивать.
— Да я про уполномоченных, — пояснил я. — Выяснить, кто такие, отчего проявили трусость. Бросили женщин.
— А чего выяснять? — нахмурился Курманов. — Далеко не убежали, только до лесу. Телег в селе больше нет, потом в Череповец привезут. То что осталось.
— Мне бы допросить кого, — вздохнул я. — Или никого не оставил? А крестьян-то, есть смысл допрашивать?
— Так у меня с собой свое чека было, — через силу улыбнулся Курманов. — Вон, Афиногеныч с нами пошел, он в трансчека служит, вот все допросы и проводил. Сейчас подойдет, так сам и спросишь, чего тебе надо.
Чуть не спросил — каким боком здесь трансчека, но прикусил язык. Мост-то через Шексну — железнодорожный!
Мы снова прикрыли лица девушек, отошли в сторону, чтобы не мешать движению отряда. Они свое дело сделали, село усмирили. А что будет потом, тут уже Михееву решать.
Тем временем, Курманов привел человека из трасчека — плечистого, крепкого, чем-то напоминавшего самого Алексея Николаевича, только постарше, лет тридцати- тридцати двух.
— Вот, Владимир, это и есть Николаев, Иван Афиногенович, мой фронтовой друг. Мы с ним в лейб-гвардии финляндском полку лямку тянули, потом вместе всю империалистическую отмахали. Кавалер, между прочем. Ты, вроде бы, тоже с «егорием»?
— Не, у меня-то только медаль, — вздохнул я.
Приятно, что Курманов знает о медали, но, если спросят — за что, не знаю, что отвечать. А этот, Иван Афиногенович Николаев, георгиевский кавалер...
Стоп. Откуда мне известно это имя? В Череповце мы с ним не пересекались, это точно, тогда откуда? Иван Николаев — не самое замысловатое имя, а вот отчество, даже для той поры встречается нечасто. Батюшки-святы! Вспомнил!
Николаев Иван Афиногенович, один из подельников Леньки Пантелеева в двадцатые годы! И все сходится. Фронтовик, георгиевский кавалер, участник гражданской войны. В банде Пантелеева состояли бывшие чекисты, не пожелавшие смириться с нэпом, восстановлением частной собственности! Романтики, решившие восстанавливать социальную справедливость доступным способом — перераспределением ценностей. Но все закончилось банальным бандитизмом, и стенкой.
Но все это случится позже, в двадцать втором или даже в двадцать третьем году. А пока я слушаю обстоятельный рассказ Ивана Афиногеновича.
С его слов нарисовалась такая картина. В Чуровское и прочие села зачастили бывшие офицеры, отыскивающие кто родственников, кто однополчан. Но главное, что они отыскивали недовольных. А этих, после продразверстки и всего прочего, хватало. Офицеры обещали, что скоро с севера придет белая армия, выгонит большевиков и отдаст власть настоящим Советам. Земля же останется крестьянам, в собственности! Хочешь — продавай, а хочешь — ешь ее, землю-то. И зерно никто отбирать не станет. Сами станете продавать, по своим ценам. Конечно же, налоги платить придется, но немного. И кто узнает, сколько пудов ты продал, а со скольки заплатил? Но прибывшие говорили, что надо немножечко подождать, когда начнется наступление, тогда и грянуть. Центром должно стать село Братково. Вот туда восставшие должны собираться со всех сел, потом идти на Шексну, захватить мост и удерживать его до тех пор, пока не подвезут динамит.
Стало быть, восстание было приурочено к наступлению белых и интервентов, но случилось немного раньше. Так в истории бывало.
На нашу подводу посадили тех бойцов Курманова, кто слишком вымотался или у кого сапоги вышли из строя. А мы молодые, как-нибудь на своих двоих.
Разговаривать не хотелось. Я по дороге принялся бубнить под нос какую-то старую песенку. Неожиданно, Курманов спросил:
— Володя, а ты откуда узнал, что председателя артели под суд отдают? Неужто в Москве про все наши дела знают?
— Какого председателя? Какой артели? — не понял я. О чем это Алексей Николаевич?
— Так ты идешь, и бормочешь: На деревне расставания поют, провожают председателя
