в столице невозможно учесть все щели, через которые секрет может просочиться наружу. Круг посвященных должен быть крайне узок. Во-вторых, и это главное, в Таганроге живет человек, абсолютно похожий на меня. Двойник! Он давно у меня на примете…
Император замолчал, снова устремив свой взгляд поверх головы Сперанского, будто увидев там, вдали, образ этого человека. Михаил Михайлович воспользовался паузой:
– Государь, его, наверное, видели сотни людей и не могли не заметить этого сходства?
– Нет, не видели и не могли. Он — в психиатрической лечебнице. Это в деревне, рядом с Таганрогом.
– Хорошо… Но как же он… умрет? — с трудом выговорил Сперанский. Мысль о том, что человека убьют ради сохранения монаршего секрета, привела его в ужас.
Император, казалось, видел конфидента насквозь и мгновенно уловил его состояние.
– Убийства не будет, — печально улыбнулся он. — Мой двойник при смерти. Мне об этом сообщили три часа назад, и я уже отдал распоряжение об отъезде в Таганрог. Выезжаем завтра утром, в семь часов. Сегодня вечером я должен знать, кто будет посвящен в тайну. Так что поторопитесь, мой друг.
– Что же будет с реформами? — невольно вырвалось у Сперанского.
– Преемнику — а им станет Николай, поскольку Константин предпочел трону любимую женщину, — так вот, преемнику я оставляю подробное письмо. Ради блага России, ради блага народа он обязан все выполнить, иначе империя многое потеряет. Надеюсь на его благоразумие. Кроме того, он — военный инженер, следовательно, человек практический.
– А что — заговор? Как ваш преемник поступит с заговорщиками?
Император усмехнулся:
– Николай — человек решительный и в любом случае с ними разберется. А я прошу его назначить вас председателем Верховного суда над заговорщиками. Уверен, вы каждому воздадите по заслугам, не более того. Постарайтесь обойтись без казней, виновных отправьте лучше в Русскую Америку — там остро не хватает образованных людей.
– А не сбегут в те же Соединенные Штаты?
– Истинные патриоты не сбегут, а болтунам и всяческим ловчилам — скатертью дорога!
…Сперанского в Таганроге не было, тело императора привезли в закрытом гробу, а в Петербурге Уилли никому не позволил его открыть, объясняя опасностью заразиться брюшным тифом. Михаил Михайлович подозревал, что дело тут нечисто, однако предпочел остаться в неведении. Он не стал даже выяснять у кого-либо из тех, чьи имена назвал государю, как все прошло, а они сами не выразили желания что-то ему сообщить. Сверхнадежными оказались. Однако от народа ничего не скроешь, и вскоре поползли слухи об уходе императора в отшельники. Если его и убили, подумал Сперанский, то лучшего прикрытия и не придумаешь.
Главных заговорщиков арестовали 13 декабря, и полки не вышли на Сенатскую площадь. Молодой император Николай Павлович прочитал прощальное письмо венценосного брата и назначил Сперанского председателем чрезвычайного суда, в ведение которого передали все дела по заговору. По распоряжению государя был образован также Следственный комитет во главе с прославленным генералом Отечественной войны Александром Христофоровичем Бенкендорфом. К этому времени генерал оставил военную карьеру и вступил на административную стезю, обратившись к царю с предложением создать в России жандармерию по типу французской и тайную полицию — следить за порядком в империи. Наблюдая во время Западного похода за жизнью в Европе, он пришел к убеждению, что все успехи европейцев зиждятся на их законопослушности и стремлении к повседневному порядку. Возможно, давали о себе знать немецкие корни, но Александр Христофорович всей душой не принимал русскую расхлябанность, которую он презрительно называл Promiskuität, подчеркнуто заменяя «к» на «х», и ненавидел склонность к бунтарству. Поэтому, возглавив следствие, он рьяно принялся вылавливать заговорщиков, невзирая на то, что многие из них оказались его бывшими боевыми товарищами. Правда, его коробила та готовность к предательству, которую выказывали почти все подследственные, сдавая, что называется «с потрохами», всех и вся, называя новые и новые имена, так что круг арестованных постоянно расширялся. В то же время он с большим уважением относился к тем немногим, кто держался с достоинством и, если говорил, то лишь о себе, не связывая свое имя с именами другими.
Генерал ежевечерне лично докладывал императору подробности допросов. На правах царского друга он позволял себе небольшую вольность: ироническая улыбка то и дело проскальзывала по его тонким губам при чтении записей пафосных речей, коими подследственные пытались оправдать свои замыслы. Только замыслы, потому как на деяния, по мнению Александра Христофоровича, они вряд ли были способны. Все-таки одна диспозиция — «Сабли ввысь и марш-марш на врага!» в окружении таких же отчаянных храбрецов и совсем-совсем другая — ворваться с той же саблей наголо в Зимний дворец и рубить защитников империи, своих соотечественников. Страшно! А более того страшно — остаться один на один с вкрадчивым голосом: «Так как же вы, милейший, собирались поступить с императорской семьей? По-якобински? Всех под корень? И с кем вместе замышляли сие преступление?» Поневоле все выложишь.
Начальник Следственного комитета передержал ироническую усмешку на своем лице — она пришлась и на цитируемые вопросы и вызвала взрыв ярости у молодого императора.
– Ты полагаешь, это смешно?! — свистящим шепотом спросил он, схватив верноподданного друга за эполет и притянув его лицо к своему. — Моих крошек собирались убить — это смешно?!!
Младшим детям двадцатидевятилетнего монарха исполнилось — Олечке три года, а Сашеньке всего пять месяцев, да и старшим — цесаревичу Александру семь лет, Марии — восемь, воистину все еще беззащитные крохотули. Вдруг осознав, что должен чувствовать любящий отец, Александр Христофорович облился холодным потом.
– Простите, государь! — хрипло сказал он. — Не подумал, виноват! Простите, ради бога!
– Тебя прощу, а их — нет! — Император оттолкнул Бенкендорфа, отошел к окну, в котором ничего не было видно из-за густо падающего снега. Минуту смотрел на растущий на глазах белый валик за стеклом, передернул плечами, будто внезапно озябнув, и медленно произнес: — Снег забвения. В пустыне — пески, а у нас — снега… Забыли господа офицеры про честь, совесть, присягу… Как такое простить?!
Бенкендорф открыл было рот, но Николай Павлович, не оборачиваясь, махнул рукой:
– Да знаю, знаю, что ты скажешь. Мол, не успели они ничего совершить из задуманного, за что же судить… Но ведь главное — не успели! А если бы успели?! А?! Венценосный брат мой просил никого не казнить, но как без казней показать всем опасность крамолы?!
– Ваше Величество, казни, конечно, ужаснут общество и заставят задуматься потенциальных революционеров, однако сегодня в России каждый образованный человек на счету, потому ум и знания преступников надо использовать во благо Отечества по максимуму. Они хотели изменений — пускай потрудятся на эти
