– Сам ты такое слово! – обиделся я.
– А ты смелый, лягушонок. Это хорошо. Только обижайся или не обижайся, а в этом мире все происходит так, как я велю.
– А ты-то сам кто? – опять проговорил я. Почему-то страха не было. Скорее, любопытство.
– Я? Хозяин. Где-то меня называют Дуэнте, в других местах зовут Шевеки. Только это просто людские слова. Имя у меня одно – Хозяин.
– И чему ты хозяин?
– Как чему? – удивился старик. – Я хозяин этой земли. Я призвал тебя. Теперь тебе идти по моей лыжне.
– Как-то не очень понятно.
– Когда придет время, ты поймешь.
Как и в первый раз, изображение вдруг пошло рябью, стало размываться и … я открыл глаза.
Проснулся с замечательным ощущением, что у меня ничего не болит. Но вместе с облегчением от того, что боль исчезла, а муть от глаз отошла, внутрь все сильнее стала стучаться паника. Я – парень не очень пугливый (вообще, те, кто прожил 90-е годы в России, уже трудно пугаются). Но тут уже совсем особая статья. Где я? Кто я? Кто этот старик из сна? И сон ли это? Как я здесь оказался? И где это «здесь»? «Теперь тебе идти по моей лыжне». Типа, будешь делать то, что скажу. Отродясь не делал так, как кто-то требовал. И не буду. Терпеть ненавижу, когда мне кто-то что-то навязывает!
…Постой, пока вроде бы никто ничего не навязывает. Так, успокоились и начинаем думать, а не пылить.
Осмотрелся; вроде бы никто не бежит с дубьем кончать меня, одержимого дьяволом. А как иначе? Был человек, а стал не понять кто. Значит, стоит напрячь то, чем думают. В чем мой риск? Не могу объяснить сам, что произошло. Как объяснишь, если не понимаешь? Но эту опасность можно обойти. Если что-то не так сделаю, сойдет за последствия черепно-мозговой травмы, потому лучше и не объяснять. Принимают меня за какого-то Онуфрия? Замечательно. Значит, я – Онуфрий. Осталось найти обнаженную Ольгу. Вот же не вовремя вспомнилось! Собственно, вспомнилась не какая-то абстрактная Ольга, а вполне конкретная Люда. Ладно, это пока отставим.
Было уже темно. Я поднялся, оперся на локоть и огляделся: так, что мы имеем? Две телеги. На телегах возятся какие-то тетки в явно домотканой одежде – рубахи, сарафаны. Только не яркие, как в ансамблях при Домах культуры, а какие-то совсем выцветшие или просто плохо окрашенные. Похоже, это не реконструкторы – все уж слишком аутентичное. И потом, реконструкторы – актеры так себе, а этот Макар совершенно явно за меня волновался. Точнее, не за меня, конечно, а за своего дружка, в тушке которого я расположился. Так вот, если предположить, что это не горячечный бред, то я попал в прошлое. Или бред? Или нет?..
Предположим (только предположим!), что я в прошлом. На Илимском волоке. Период тогда выходит где-то во второй половине XVII века. Ну, плюс-минус три метра по карте. Скажи кому-нибудь – отправят в домик хи-хи. А если правда? И как я здесь очутился? Не понимаю. И не хочу понимать. Я домой хочу! Опять вспомнил Люду. Стало совсем грустно. Чего голову морочил?.. Ну женился бы… Как там наш препод говорил по международным отношениям: взялся за руку – женись! …Как же мне все это не нравится…
Я зажмурился. Опять открыл глаза. Ничего не изменилось. Воздух, густо настоянный на запахе хвои, слегка смешанном с лошадиным потом и запахом плохо выделанных шкур, не содержал в себе ни грамма промышленных примесей, обнаруживаемых сегодня во вполне удаленных уголках. Шумы были тоже какие-то другие. Не знаю, не понял пока, какие, но другие. Такие сегодня бывают только в совсем глухой тайге или где-нибудь среди брошенных деревень по Лене.
А если я действительно в прошлом? Ага, сейчас скажу вон тем мужикам, что я из XXI века, предприниматель и даже соискатель ученой степени. Точно решат, что я одержимый. Инквизиции в богоспасаемом отечестве, к счастью, не обнаруживается, но жить в статусе убогого очень не хочется. Или просто прибьют из человеколюбия и будущих идеалов гуманизма, чтоб не мучился напрасно. Не хочу. Я тут уже больше часа рефлексирую. А толку не просто чуть – честно скажем, никакого толку. В любом случае, стоит играть по тем правилам, которые имеют место быть. Действовать надо. Как там сказала моя недоброшенная любовь: никакого другого раза нет…
Телеги располагались на поляне, окруженной плотной стеной деревьев. В темноте не разглядишь: ели, сосны, кедры? Рядом горели два костра, яркими пятнами выделяясь на фоне подступающей темной массы тайги. У одного собрались человек десять мужиков. Тоже одеты не в Версаче. Как это называлось-то?.. Порты, кафтан и шапка. Не. Шапка, колпак у того, что справа и у, как его, Макара. А у этого, который над котелком колдует? Кажется, лесовица. Не иначе, охотник. Вон сзади нашито, чтобы за ворот мошка не забивалась, да хвоя не падала. Сидят, балагурят о чем-то. Временами в сторону моей телеги поглядывают. А запах от их котелка… У меня аж в желудке заурчало. У другого костра собралось едва не в два раза больше народу. Но, народ другой. Местный. А кто именно – шут их знает. Сибирских-то народов было море. Кто-то с русскими воевал, а кто-то союзничал. Эти, видимо, союзники или подданные; тут не поймешь. Те молча сидят кружком. На огонь смотрят. У них тоже на костре что-то готовится.
Так, а я? Попробовал в темноте осмотреть себя. Почему-то я ожидал, что моя внешность – да и одежда – осталась прежней. Все же очень не хочется расставаться с иллюзией, что сейчас я зажмурюсь, и все станет, как прежде. На худой конец, появится медсестра со успокоительным в шприце. Похоже, что как прежде не станет. Тело явно чужое, непривычное. Все в царапинах, измазанных какой-то противной маслянистой мазью. Лицо поцарапано. Ребра вроде бы целы.
Я поднял руку. Ничего себе! Ручища была огромной. Мозолистая ладонь, явно привыкшая к топору, главному сибирскому инструменту, да и к оружию. Мои настоящие руки, которые из прошлой жизни, тоже на руки британского денди не похожи, но здесь другое. Такой ручищей гвозди гнуть, подковы. Одет как все. Ну, как те, что у костра: порты, сапоги. В Сибири с лаптями делать нечего. Сверху рубаха подпоясана кушаком, и какая-то роба, суконная вроде. Как это называлось? Не помню. Пусть будет кафтан. Оценивающе оглядел себя. Я и прежде был совсем не маленький – полных 178 см, а теперь сантиметров на десять, наверное, выше. Дядя Степа. Хотя, может, мне оно со страху так кажется. Как же я попал сюда? Вот старик удружил, гад! С другой стороны, раз попал, значит, есть шанс вернуться. Если есть вход, то где-то есть и выход. Пока нужно врасти, а там посмотрим. В отличие от письменного языка, разговорный меняется медленнее. Думаю, если немножко осторожности проявить, можно и за местного сойти – такого, слегка на голову ушибленного местного. Главное, словечек новомодных не вставлять; попробую. Если лежать, точно назад не выберешься. Ладно, пойдем знакомиться со старыми друзьями.
Я спрыгнул с телеги и направился к костру.
– О, Онуфрий пожаловал. Оклемался? Экий ты ладный стал после медведя. От девок отбоя не будет, – проговорил один из сидящих. Остальные засмеялись. Но без злобы. По тому, что его одежда, как ее… кафтан его был более других обшит мехом, и сама ткань выглядела богаче, я понял, что он был здесь главным. Да и по возрасту он постарше. Как и все, с плохо постриженной бородой, в таком же колпаке. Ну главный так главный – мне и со смотрящими от бандитов доводилось общаться. Люди вокруг костра тоже зашумели. Подвинулись. Я уселся.
– Ну, что Онуша, целехонек. Вспомнил, как с медведем воевал? – спросил старший. – А то Макарка говорит, что позабыл ты все, как хозяин тебя драть начал.
– Есть такое дело, – медленно, с чувством соврал я. – Хочу вспомнить, а мочи нет. Темнота одна.
– Ишь ты, – хмыкнул тот. – Не соврал Макар. Диво такое. Взрослый казак, как младенец несмышленый. Меня-то помнишь?
– Не помню, не серчай. Ничего не помню.
Я решил, что так будет лучше, чем объяснять то, что сам никак не понимаю.
– Ну, брат. Десятник я, Николай Фомич. Старший здесь, – он хлопнул по ножнам.
