том, что нахожусь в камере и стена покрыта «шубой» — набросом не заглаженного раствора, чтоб посетители не писали на ней.
С трудом подчиняю то ли затекшие, то ли загруженные сознанием бешеного дембеля, ноги и сажусь. Камера, как камера. Без удобств. На соседней лавки спит какой-то бомж, хотя этот термин еще не принято, их зовут бичами[2]. А так как со временем английский проникнет за железный занавес, то их переименуют в милицейскую аббревиатуру — в бомжей (Без Определенного Места Жительства).
Но я в своих записях уже замонался ставить разъясняющие фотки и приводить ссылки, объясняющие наивную лексику СССР времен дорого Леонида Ильича Брежнева. Хорошее время было, время спокойного застоя, время, когда деловым людям можно было ковать свои миллионы. Только тратить их в совдепии было не на что. Машина и квартира с гаражом, ну еще и дача — вот предел мечтаний наивных совковых миллионеров.
А мне очень было хорошо вместе небытия очутиться в таком знакомом и благодатном времени. Где я могу избежать прошлых ошибок, стоивших мне двух тюремных сроков, и построить свое — пусть мещанское — бытие в великолепном видении тех лет.
Но сперва надо разобраться с сознанием, с личностью буйного малого. А то такими темпами он раздербанит и свое и мое будущее.
Кстати, я опять в форме. Вот гад. Я же специально переоделся в спортивный костюм, чтоб не привлекать внимание. Да и награды я снимал.
Но тут дверь в камеру с противным лязгом открылась и свежий воздух рассеял вонизм этого помещения.
— Выходи, герой, — сипло проговорил старший лейтенант, — протрезвел?
— Ну да, трезвый, — ответил я.
— Ну ты и накуролесил. Пришлось с поезда ссадить, не взыщи.
— А вещи?
— Вещи мои у меня, все прибрал. Не ссы. У меня твой вещмешок. Подарки небось родным везешь? Я не смотрел что там у тебя. А вот звездочка и орден у меня в столе. Не мог тебе пьяному позволить награды великие позорить. И документы все у меня. И военный билет, и наградные.
Мы прошли в дежурку и старлей угостил меня крепким и сладким чаем. В похмельную глотку зашло, как нектар.
— Я и говорю патрульным, мол парень уже на дембеле, да и ранетый. Куда вы героя потащите, не по вашему ведомству он нынче. И забрал к себе в линейное отделение при вокзале. Пущай, думаю, парень отложиться до утра. А с поездом не волнуйся, билет-то есть, проводник отдала. Так что оформим, как отставшего от маршрута. Деньги то есть? Доплатишь за купе, если что. Нет, так и в плацкарте доедешь. Тут до Иркутска всего ничего — восемнадцать часов.
— Чё я хоть творил то?
— Девок в других вагонах шугал, драться лез со всеми. Нельзя было не ссадить.
Я пошарил по карманам галифе. Одна лишь мелочь и пару рублей бумажками. Сберкнижки я еще когда переодевался в гражданку засунул обратно под обложку, в тайник.
— Что, совсем протратился парень? Ну ладно, дам тебе с собой хлеба, картохи да селедку — до Иркутска не помрешь с голоду. Вон больше двух рублей сберег: и на чай хватит, и на автобус в Иркутске. Пойдем, скоро пассажирский на первый путь подадут.
Первое что я сделал, когда проводница нашла мне место на верхней койке плацкартного вагона. Не удержавшись прокомментировала:
— Ишь, в СВ катался. Ничего, теперь в обычном поедешь — пить не надо.
Награды я спрятал в карман, так что сочувственного отношения не поимел. Первое что сделал, разместившись, проверил обложку. Сберкнижки были на месте.
Успокоенный, вновь переоделся в трико, который с нательным бельем и шинелью хоть как-то грел, сложив галифе и гимнастерку. Награды вместе с документами спрятал в шкатулку.
Так и поехал до Иркутска, стараясь не спать.
Треволнения по поводу того, что я не знаю ни к кому, ни как в Иркутске обращаться, что я не имею представления о биографии своего реципиента меня особо не волновали. Вернее, перестали так сильно волновать, что я даже хотел сойти, не въезжая в Иркутск. Новая угроза моему существованию в этом — прошлом мире пригасила тревогу. «Скажусь, что контузия была, что амнезия, — думал я, — тут помню, тут не помню. Как-нибудь выкручусь. Да и нечего мне в провинции делать, в Москву или в Питер надо ехать».
Но спать я боялся, так как шальной дембель мог упрятать нас в тюрягу. Бывает проступки, от которых и Звезда не спасет.
После ночевки в милиции я и так плохо себя чувствовал, а тут еще духота плацкартного вагона, переполненного пассажирами. И легкое похмелье к тому же.
Я решил в режиме легкой дремы, полусна связаться с сознанием парня, в которого попал. Но никак не получалось. Такое впечатление, что он днем спит, а ночью куролесит.
Надоело лежать на жесткой полке (матрас и постель я решил не брать) и я спрыгнул вниз. Две неопрятные тетки наворачивали курицу и попивали водочку. Еще на столе лежали очищенные луковицы и ломти серого хлеба.
— Что сынок, — сказала одна, — ты тоже хочешь кушать?
— Да нет, — ответил я. — Я просто чаю попить хотел.
— Так иди, возьми у проводника стакан с заваркой и сам себе налей из титана. Тута не купейные, никто тебе Яго не принесет.
Что ж, пошел. Чай, конечно, оказался пожиже, чем в СВ, но по крайней мере без пакетиков. Проводница просто выдала мне стакан в подстаканнике и плеснула заварки из пузатого чайника. И еще сахар дала. Два кусочка в фирменной упаковке ж/д. Стакан стоил 7 копеек, но проводница сказала, что будет собирать в конце пути. Я все же дал ей 10 копеек[3]. Без сдачи.
Вернулся к своему месту. С завистью посмотрел на вареные остатки курицы, пристроил стакан на краю столика, прихлебнул.
— Солдатик, ты вот грудку бери и лук с хлебом. Можешь выпить хочешь?
