за столом с разношерстной компанией местной шпаны.
На желтоватом пластике столешницы какая-то рыба, кружки с пивом и пару бутылок водки. Все оживленно беседуют, перебивая друг друга. Почему-то я думаю именно про синтетику, которая в СССР должна была появится позже. Впрочем — да. Я же свой первый костюм из кримплена купил именно в шестидесятые. Первый синтетический бум произошел в конце 30-х. Тогда американец Уоллес Карозерс, возглавлявший экспериментальный отдел химической компании «DuPont», изобрел нейлон. Тонкие эластичные нити прекрасно подошли для производства женских чулок.
В Советском Союзе нейлоновые чулки появились только через 20 лет. Руководство страны, наконец, обратило внимание на успех буржуазной химической промышленности и дало отечественным ученым неизменное задание «догнать и перегнать!» Произошло это благодаря содействию министра культуры Екатерины Фурцевой, к которой обратился химик Николай Семенов.
Я почему помню. В 60−70-х советские модницы забросили свои натуральные крепдешиновые платья в самые дальние ящики шкафов. Никто не хотел ходить в хлопке и шерсти, ведь были новые, синтетические материалы. В моду в то время вошли воздушные платья из капрона — «нашего ответа» американскому нейлону.
Одежда из него была ужасно непрактичной. Она па́рила, кололась, во время одевания трещала и сыпала искрами. Летом в капроновых платьях было невыносимо жарко, но женщины терпели, потому что те считались модными и невероятно красивыми. В таких нарядах они ощущали себя Золушками на балу.
Только бал этот был сатанинский.
— Ты чё не пьешь, — обращается ко мне какое-то чмо. — Скоро к бабам поедем.
Собственно, я немного поспал, могу пока не бояться самовольства второго сознания. Надо бы номер снять, не хочу с этой компашкой в блудняк попасть. Отставляю кружку и иду, как бы в сортир. Но оказавшись около входа, сворачиваю и выхожу в мороз. Уже вечер. Фонари светят тускло и через одного. Чего не хватает? А где вещмешок.
Сплевываю в снег, возвращаюсь.
— А где мой вещмешок? — спрашиваю у гоп-компании.
— На хавере, — отвечает один из них. — Чё, рамсы попутал?
— Да так, — пожимаю плечами. — Может похиляем уже?
Удивительно, но приблатненный сленг этого времени возникает в памяти легко, будто всю жизнь провел в этой среде. Возможно, невольно использую нейроны мозга самого носителя. А он, судя по всему, парень шпанистый. Несмотря не геройское звание. А может и просто вор. Хотя вор более аккуратно следит за своей речью
Вновь сажусь за нечистый стол, полный рыбьих объедков и с запахом кислого пива. Терплю, жду. Отказываюсь «еще накатить по беленькой». Думаю о вокзале Это — единственный в мире железнодорожный вокзал, который полностью построен из белого Байкальского мрамора. Проводник успел сообщить, когда искала билет, А почему я думаю о вокзале? Не потому ли, что вещмешок сдал в на хранение?
Мысли меняются. Теперь думаю о том, какой бы шифр выдумал а автоматической камере хранения?
Додумать мешает тот, что отвечал по поводу вещмешка. Ему не нравится, что я не согласился выпить беленькой.
— Тебя-на за стол пригласили, а ты-на не жрешь, не пьешь, будто заминехано[1]-на. Чё таке, брателло?
Окончательно уверившись, что барахло на вокзале (на бану-на J), и получив вроде как внутреннее подтверждение, я собрался покинуть приблатненную компашку. Но, похоже, без драки уйти не удалось. А я дрался последний раз лет шестьдесят назад, в двадцать годков. Как-то всегда бесконфликтно решал вопросы.
Нет, так-то я спортом не брезговал. До самой смерти играл в пинг-понг, фехтованием в молодости увлекался, стрельбой, шахматами… Ну да, сейчас предложу им защиту каро-кан или королевский гамбит…
Тем ни менее, отбросив стул, встал в стойку. И как-то на автомате спружинил ноги и принял полуоткрытую позицию боксера. Память тела или проснулся истинный хозяин, чью волю я пытаюсь подавить?
Вдоволь развернуться драка не успела. Патрульные сотрудники забрали всю гоп-компанию и меня вместе с ними.
На сей раз выспаться удалось вдосталь, благо меня посадили отдельно от шпаны. И утром я опять встретился со старшиной, которого прошлый раз оскорблял.
Теперь мне не надо было его оскорблять, да и в Слюдянке оставаться охота пропала. Поэтому я начал с просьбы:
— Извини за прошлое, старшина, не в себе был… И теперь проблема — забыл шифр камеры хранения.
— Хоть камеру помнишь, куда клал, — буркнул хмурый старшина. И не сдержался: — Вот куда тебя девать. Патрулю ты не нужен, ранетый дембель куда им. А дома, небось, родные ждут не дождутся… Эх! Все водка, проклятая… Ну пошли.
Камер было немного, почти все пустые. В третьей нашелся и мой вещмешок с формой и, главное, со сберкнижками.
— Деньги-то остались? Или все прокутил?
Просто удивительно, какие чуткие в этом времени были люди! Настоящие «товарищи».
— Сберкнижка есть, — не стал я лукавить. Но надо в сберкассу идти…
— Ишь ты, — пошутил милиционер, — какой нынче серьезный дембель пошел, Со сберкнижкой.
— Ну так я за рубежом служил нам деньги на сберкассу начисляли.
— Ты чё гимнастерку спрятал и в каком-то трико рассекаешь по холоду. На гимнастерке у тебя знак ранения, уважение — не камбузе службу правил. А так ты просто бомж залетный. Пойдем, переоденешься у меня в дежурке, а потом я тебя на проходящий до Иркутска посажу.
В дежурном отделении у старшины нашлась каморка со столом и стульями. Он включил в литровой банке кипятильник и заварил чай. Достал из стола сверток с бутербродами.
— Вот, ешь. Через сорок минут будет скорый с Востока.
Я подумал и достал сверток с наградами. И прицепил на гимнастерку, прежде чем её надеть. Хотелось как-то отблагодарить незлобивого человека.
Эффект оказался поразительным. Старшина чуть ли не во фрунт[2] передо мной вытянулся.
А потом осыпал меня упреками.
Я уж пожалел, что выпендриваться стал. Ну никак не ожидал подобной реакции. Совсем отвык от этого времени, когда награды воспринимались народом вещественно.
Ну
