— Зря говоришь! — тут же подал голос Скулди, который, мягко говоря, соплеменника недолюбливал. Терпел только потому, что тот — родич Комозика. — Маркионополь — большой город. С ходу его не возьмешь. А запрутся в крепости, так только и останется, что предместья грабить! Всякому известно: самая добыча — она за стенами!
— А ты молчи, Скулди! — заворчал гепид Химнерих. — Ты за Аласейей — как хвост за собакой. Ты в обиде не останешься, а нам опять, как недавно, крохи делить!
— Ты, Химнерих, совсем совести лишился! — возмутился Агилмунд. — Сумки набил, меча не вынув, так мало тебе!
— А я, гревтунг, меча вынуть не боюсь! — гаркнул гепид. У него от раздражения даже мясистый нос покраснел. — Хочешь поглядеть на мой меч?
«Черт! Сейчас ведь подерутся! — подумал Коршунов. — Надо что-то делать!»
Но что? Разводить этих амбалов — не для его комплекции и фехтовального мастерства. А на одном авторитете… на авторитете он мог бы урезонить Агилмунда, Тарвара или Скулди. Остальные, напротив, склонны были постоянно нарываться на скандал. Так у них принято: вождь, поднявшийся на другими вождями, должен постоянно доказывать, что он — круче.
А почтенные вожди расходились все больше и больше. Даже чаек напугали. В ругани не принимали участия только Тарвар, Скуба и Агилмунд, которого Коршунов предусмотрительно поймал за руку раньше, чем родич взялся за меч.
— Вы, готы, всегда наперед других норовите! — ярился Химнерих.
— Это вы, гепиды, завсегда в хвосте волочитесь! — вмешался гот Беремод, который не смог не возмутиться, когда речь зашла о готах вообще, а не конкретно о гревтунгах.
— Нынче, Беремод, и тебе в хвосте волочиться, — язвительно напомнил Диникей. — Или забыл?
Верно, забыл Беремод. Сразу замолчал.
Зато Диникей продолжал разоряться. И Химнерих ему подпевал.
«Взять, что ли, в десант сотню герулов? — подумал Коршунов. — Дерутся они подходяще…»
Наклонившись к Агилмунду, Коршунов вполголоса поинтересовался:
— У герулов добыча в общий котел идет, как у нас?
— В общий, — подтвердил Агилмунд. — Еще доли вождей и за храбрость, но так — на всех делят.
— Что ты молчишь, Аласейа? Чего ждешь? — потребовал Диникей.
— Жду, пока вы глотки драть перестанете, — сухо произнес Коршунов. — Тогда дальше говорить буду.
— Говори! — буркнул Диникей.
— Ну спасибо, что разрешил, — усмехнулся Коршунов. — Потому что говорить буду как раз о вас, герулах. Скулди! Хочу тебе предложить…
— Скулди, опять Скулди… — проворчал Диникей, но Коршунов, не обратив на его реплику внимания, продолжал:
— Хочу, чтобы ты подобрал человек сто — и присоединился к команде «Коршуна».
— Тесновато будет, — заметил Агилмунд.
— Ничего, потеснимся. Согласен, Скулди?
— Согласен! — не раздумывая ответил Скулди.
Диникей задрал бородищу, даже рот открыл, намереваясь возмутиться… открыл и закрыл. Сообразил: в данном варианте шишки достанутся Скулди и его ближним сторонникам, а орешки все равно поровну делить.
Диникей заткнулся (как и предполагал Коршунов), зато заорал Химнерих. Но его никто не поддержал, даже Беремод, который с надеждой уставился на Коршунова: может, и его тоже пригласят?
Зря надеялся. Из тысячи с лишним разноплеменных готов Коршунов, с помощью Агилмунда разумеется, уже отобрал полторы сотни самых толковых в свою личную дружину, остальных же предпочитал держать на отдалении. Так удобнее и спокойнее. Может, самого Беремода он бы и взял в экипаж, но под Беремодом здесь аж три сотни родичей, так что он — тоже вождь. А вождю без дружины, хотя бы и малой, — непочетно.
— Ладно, Химнерих, хватит тебе яриться! — прервал Скулди поток красноречия гепида. — Ты хоть годами и не молод, да вождь еще неопытный. Не тебе с Аласейей спорить.
— Да я… — начал Химнерих, но тут, в кои веки, и Диникей встал на сторону Скулди.
— Так и есть, — подтвердил он. — И какова твоя удача, нам неведомо. Ты ведь не в споре воинском, без славы риксом стал, Химнерих, это все знают. Да и у рода вашего удача невелика. Кабы не Аласейа, племянник твой, Красный, так бы и остался в рабстве. Не забыл?
Племянник у Химнериха — как кость в горле. Но есть еще, так сказать, долг рода. Перед Аласейей. Умолк Химнерих.
В общем, разъехались, вернее, расплылись относительно мирно. Одно не понравилось Коршунову: то, что Химнерих и Беремод сели в одну лодку.
«Если эти двое споются — будут проблемы, — подумал он. — Надо бы меры принять…»
Думал-то он правильно. Но с мерами — опоздал.
Глава шестая,
в которой все планы Коршунова идут прахом из-за чужой жадности и глупости
Коршунов спал на палубе, подстелив под себя одеяло. Второе, свернутое, положил под голову. Трирема, поставленная на оба якоря, носовой и кормовой, слегка покачивалась, ночи были исключительно теплые, и никаких комаров, разумеется… в общем, спать было вполне комфортно. Правда, немного мешал богатырский храп: Коршунов не один спал на палубе. Кому захочется спать внизу — в такую погоду! Но к храпу можно привыкнуть. Алексей привык… за пару недель плавания. Особенно если принять на сон грядущий стакан-другой качественного боспорского винца. Что, говорят, и для здоровья полезно. Это Коршунов еще в той жизни слыхал.
Рядом с Алексеем обычно укладывались родичи: Агилмунд, Книва, Сигисбарн. Для полноты компании не хватало только Ахвизры, но Ахвизра плыл на другом корабле — боспорском военном. Коршунов назначил его старшим над «боспорской эскадрой». Это ему Агилмунд посоветовал. «Пора, — сказал, — нашему Ахвизре учиться повелевать. А то так и проживет — в старших дружинниках». Ахвизра к власти не рвался и даже попробовал от руководства увильнуть. Но Агилмунд обладал поистине готским упорством и дружбана своего дожал. Ворча и не к месту поминая богов, Ахвизра перебрался на боспорский корабль. Там он через пару дней плотно скорешился с Тарваром. Сыну Крикши вообще-то полагалось плыть при своих, но он спихнул все на Скубу, переселился на «боспорца» и, оттеснив приданных кораблю Фарсанзом кормчих, целыми днями «рулил», впеременку с Ахвизрой, который тоже въехал в преимущества начальственного статуса (грести не надо, твоя пайка — первая, доля добычи — двойная) и уже на Агилмунда с Аласейей не бухтел. Печалился только, что подраться с римлянами ему не дали. Тарвар тоже печалился.
Вот они оба и заявились на «Коршуна» чуть свет, не столько опечаленные, сколько взбешенные.
