«Красный» и «Белый» продолжали медленно ехать к центру деревни. Солдаты угрюмо шли рядом.
По всей деревне валялись трупы. В основном это были старики, женщины и дети. Мужиков было очень мало. Было видно, что люди, в основном убиты подручными средствами — вилами, серпами, цепами, топорами и всем чем богат нормальный крестьянский двор. Огнестрелов было относительно мало, поэтому обвинить колчаковцев или большевиков было сложно. Люди сами посекли и пожгли друг друга. Среди пепелищ, бродило несколько, похоже, сумасшедших женщин, которые совершенно не обращали внимания на проезжающих и проходящих. Одна из них таскала на руках явно мертвого ребенка, лет двух, если не меньше. Еще одна попалась им по дороге. Она сидела у обочины и баюкала мертвую девчушку. Солдаты подходили к женщинам и пытались что-то выспросить, однако те настолько ушли за грань, что, скорее всего вообще не понимали происходящего.
По пути попалось несколько целых домов, до которых поджигатели по каким-то причинам не добрались. Командиры посылали в каждый из таких домов солдат, но каждый раз те возвращались и докладывали, что дом либо пустой, либо там тоже мертвые.
Наконец им «повезло». В одном из домов в самом центре деревни они обнаружили живого деда, который сидел в доме за столом совершенно один и почему-то пил чай.
Командиры, которые уже давно спешились, вошли в дом. Солдаты прошли следом. Дед поднял голову и, отхлебнув чая, спокойно посмотрел на вошедших людей.
— Здорово, служивые. Какими судьбами?
Солдаты, взрослые деревенские мужики, которые провоевали не один год и повидали на своем веку очень много, испугавшись, рванули на выход. В дверях образовалась давка.
Немного постояв в сенях, и успокоившись, все вернулись назад.
Командиры не побежали, но попятились от старика, который продолжал прихлебывать чай. Тот, присматривался к Горшкову.
— А я ить тебя знаю. Горшкова ты Спиридона сын будешь, которые в том годе приехали. Андрюха. Так?
Горшков смутился.
— Так. Что произошло-то?
Дед рассказал.
В деревне жили преимущественно кустари — сапожники и кожевники, практически все друг другу родичи — Кожемякины и Сапожниковы, беднота и середняки. Было несколько богатых дворов — Овсовы, которые занимались сельским хозяйством и их родичи — Сундуковы, тоже середняки и беднота, занимавшаяся производством и выделкой экипажных ходов, саней, деревянной посуды, сундуков. В последние полгода стало невозможно наняться батрачить, ни спокойно работать. Все это время у кустарей с работой была просто беда. Кругом война, которая в этой губернии бушевала уже почти год. Кого-то из мужиков мобилизовали, кто-то остался. Но все равно работы не было. У местных кулаков, Овсовых, на фоне отсутствия работы и заработка у большей части соседей — все было хорошо. Своим родственникам, Сундуковым, Овсовы еще как-то помогали, а вот чужим — нет. Чужими для них были и Кожемякины с Сапожниковыми. Да и своим-то работы много не было. Сеяли да жали, запасались на зиму. Противоречия тлели и накапливались, как и взаимная ненависть. Но исподволь. До открытых столкновений не доходило, хотя иногда ругались чуть не до драки. Копилась злость друг на друга у соседей целый год, вот и «полыхнуло».
Позавчера младшие дети затеяли играть в войну и, как водится, разделились на «Красных» и «Белых». Чего уж там произошло теперь никто и не узнает, но в результате игры, самого маленького Кожемяку, шести лет, единственного сына и любимца в семье, где из детей еще восемь девок, близнецы Овсовы — балбесы, Матвей и Мирон забили насмерть и закопали в снег, чтобы от родителей не попало. Когда же дело вскрылось, отец мальчишки пошел разбираться, но его потравили собаками, а потом выкинули со двора. Он немного отлежался и запил горькую напропалую. Вчера вечером одурев от горя, обиды и водки, взял топор и пошел мстить. Поскольку пил он не один, то пошли втроем.
Перелезли через забор, убили собак, подперли двери и подожгли дом.
На пожарище сбежалась половина деревни. Родственники Овсовых пытались урезонить буянов, но те отмахивались топорами до тех пор, пока не стало понятно, что спасать в горящем доме уже некого. Пожгли они пятнадцать душ, одних детей у Овсовых было девять.
А самое страшное, что пожар тушить не давали. Кожемяка зарубил двух баб, которые пытались тушить пожар.
Вот и схватились Сундуковы за ножи, да топоры. Подняли убийц на вилы.
Их родственники вступились, кто-то выстрелил. Тут и завертелось.
Убивали все. И бабы и старики со старухами, и дети, кто постарше.
Всю ночь резали, жгли, кое-кто и постреливал. Не жалели никого. Ни себя, ни соседей.
К утру в деревне остались только мертвые и несколько сумасшедших баб. Остальные — кто убежал из деревни и замерз в снегу, кто, подхватив нехитрый скарб, рванул, куда глаза глядят, а кто и с ума съехал.
От этого рассказа у солдат и командиров волосы встали дыбом, а дед спокойно рассказывал, периодически прихлебывая явно холодный чай из кружки.
— Вот так-то вот, — закончил свой рассказ старик. — А вы все никак не успокоитесь. Вам воевать только. Сеять-то, поди, уже разучились? — Дед сплюнул на пол, после чего взял тряпку и, нагнувшись, стер плевок.
— Дед, а ты-то как жив остался? — спросил кто-то из солдат.
— А я, милок, испугался и в лес сбежал. У меня тут коровка недалече. Корову подоил, сена задал и утром домой пошел. Принес молочка внучатам, а поить-то и некого. Можа вы, служивые, молочка отведаете? Чего пропадать-то ему?
После этих слов, все бросились на улицу. Солдат и их командиров рвало. Желудки освобождались от намека на содержимое.
Потом, когда отдышались и покурили, решили вернуться в дом.
Однако, солдат, шедший первым, едва зайдя в горницу, застыл столбом. После того, как его отпихнули, все увидели старика, который висел в петле, в Красном углу. Веревку он накинул на крюк в потолке, видимо самый крепкий в доме, с которого свисала лампада.
Так они и висели под образами — старик и лампадка, которая еще немного померцала и погасла.
Видимо Бог, совсем покинул это место.
Сообща вынули старика из петли, положили на лавку и вышли на двор.
Опять молча, покурили, поглядывая по сторонам.
— Что делать будем, подпоручик?
— Хоронить их надо. Нельзя так оставлять. Мои помогут.
Горшков задумался на некоторое время.
— Не передерутся между собой солдатики?
— Тут уже не за что драться, — Михеев сплюнул. — Дожили, мать его!
Помолчали.
— Давай у мужиков спросим, чего они-то думают? — Красный командир показал на солдат, которые стояли отдельно и чего-то между собой обсуждали.
