Под свинцово — серыми, низко висящими тучами, вокруг бараков слонялись в основном женщины и дети в серых лохмотьях. Многие из них кашляли и были явно простужены, что и не удивительно, учитывая, во что они были одеты. Немногие из литовцев были «завёрнуты» хоть во что приемлемое, позволяющее сохранить тело в тепле, большинство же ходили полуголыми «тарзанами». Наблюдая за всей этой безрадостной картиной, я думал над тем, где взять для этих голяков одежду? Всё имеющееся на складах сукно идёт на обмундирование формируемых новых полков. Если только у смолян попытаться закупить хоть какой — нибудь «секонд — хенд», иначе грядущую зиму переживут далеко не все балтийские «гости».
Ко мне впопыхах подбежал староста бараков, которому на вид было лет за пятьдесят, он был одет в длинную, до лаптей, холщёвую рубаху, подпоясанную матерчатым ремешком, его голову обрамляли седые волосы, а половину лица и шею укрывала серая борода. Поклонившись, он услужливо поинтересовался, в чём «боярин» нуждается. За такую оговорку, касательно моего статуса от охраны старосте сразу прилетела плюха, заставившая его принять положение «упор — лёжа».
— Пойдём, будешь экскурсоводом! — как и следовало ожидать, староста моих слов не понял, но послушно поплёлся следом за моим конём, по направлению к ближайшему бараку.
Барачные секции, каждая из расчёта на шесть человек, из которых трое спали вверху, а трое внизу, за короткое время превратились в обжитые «семейные гнёздышки». Практически все секции были занавешены сухими ветками, соломой, сухой травой, благодаря чему посторонний взгляд не мог проникнуть за пределы этих травяных занавесок, скрывающих частную жизнь их обитателей. Из некоторых секций доносились детские голоса, поскрипывание досок, где — то — сонное сопение, барак жил уже ставшей для него привычной жизнью.
В целом, внутри оказалось тепло, но очень темно, из — за того, что верхние нары с окнами — бойницами были закрыты задвижками и самодельные завесы, отделяющие секции от общего, внутрибарачного коридора, ещё более затемняли окружающее пространство. Свет очень скупо, для такой огромной площади, проникал лишь из открытых настежь входных дверей, расположенных в центре барака. О том, что творилось у торцовых стен — можно было только догадываться, свет туда не добирался. Вопреки моим первоначальным опасениям, в бараке ничем не воняло, если не считать вонью приятный аромат свежесрубленных сосен. Благодаря еженедельным баням люди выглядели хоть и обношенными, но были телесно чистыми.
Несколько деревянных скамей оказались заняты людьми, которые, по всей видимости, во все глаза испуганно на меня смотрели, а до моего появления видать о чём — то шушукались. Моё зрение неохотно привыкало к царящему здесь полумраку, поэтому я не стал их утомлять, и через пару десятков секунд, уже выбрался из барака на свежей воздух. Увиденное внутри мне понравилось, было заметно, что люди старались здесь обжиться, что не могло не приветствоваться.
Я поинтересовался у старосты, во сколько им выдают ужин, он ответил, что, как возвращаются с работ мужики, уже «впотьмах». В данном случае его слова означали, что это событие произойдёт через пару часов. Я планировал остаться и пронаблюдать за этим действом, а пока продолжил обход.
Все бараки были разделены на кластеры, которые обслуживали внешне мало отличимых от тех же бараков поварни, пекарни, амбары с выкопанными под ними ледниками, а центром притяжения каждого такого кластера выступала столовая, точнее столовый барак.
Приготовление «ествы» было делом непростым. Горячую пищу готовили только один раз — к обеду. Оставшееся после обеда «варево» ставили в печь на угли и теплым подавали к ужину. В поварнях и пекарнях при бараках трудились главным образом женщины с малолетними детьми.
Рядом, в «хозяйственном» амбаре хранилось имущество, предназначенное для рыбной ловли: пешни для пробивки льда, неводные сетки, рогозины; а также присутствовали бочки со смолой, дёгтем и солью. В амбаре суетились женщины и дети, всё своё свободное время они тратили на ловлю рыбы и собирание грибов — груздей, опят и волнух. Всё добытое в водоёмах и лесу они здесь же засаливали на зиму, источая аппетитные запахи, в амбарах — «сушнях» висели гроздья сушёной рыбы. Дополнительное дешёвое продовольствие закупалось казной в совхозных хозяйствах и поставлялось полоняникам. Совхозная продукция позволяла разнообразить столовый рацион продуктами животноводства, как то: молоко, яйца, сало, мясо. Удивительно, но люди на свою кормёжку не жаловались, некоторые даже выглядели вполне себе довольными.
Работающие получали причитающуюся им порцию хлеба до работы, на «завтрак», безработные, вернее официально нетрудоустроенные женщины и дети питались после ухода работяг. Собранные и выловленные в течение дня женским коллективом бараков продукты, превращались в грибной суп или уху, и значительная часть этих блюд «дожидалась» прихода с работы мужчин.
Тем временем, пригнув голову, я вошёл в кухонный барак, где женщины как раз замешивали тесто, чтобы к завтрашнему утру испечь свежий хлеб. Следом за мной, по пятам, вошёл и староста. При нашем появлении замес тут же прекратился, женщины, испачканные мучной пылью, склонили головы. Но следующие за мной охранники тут же поставили всех на колени. По местным традициям холоп только в таком приземлённом состоянии мог приветствовать своего господина. Я ко всем этим «приветствиям» и прочим знакам внимания уже давно привык и никак на них не реагировал. Меня же заинтересовало другое, а именно какие — то инородные включения в замешиваемом тесте. Что это за хрень? Указав пальцем на эту серо — коричневую муку с торчащими из неё стеблями травы, я обратился к старосте.
— А ты старый куда смотришь? Почему на такую муку не жаловался?
Староста опешил.
— Государь, так, а на что жалиться — то? — от удивления у литовца сильнее обычного прорезался акцент.
— Как на что? — удивлял меня своей тупостью мужик, — или ты ослеп? Ты разве не видишь, что в муке какая — то дрянь?
Женщины, во время завязавшегося между нами диалога со старостой застыли, как белые гипсовые изваяния, переставшие от страха даже дышать.
— Какая там дрянь? — недоумевал староста, — окромя муки, коры и соломы ничего нету!
Тут пришла моя очередь открыть от удивления рот.
— Коры и соломы? — моя голова отказывалась это понимать, — вы их, что же, в муку специально добавляете?
— Ага! Перемешиваем с мукой, кору истолкуем, соломку тож помельче порежем …
— А потом вы эту дря… едите?
— Ну нежто мы смотреть на неё будем?! — поразился староста такому дурацкому вопросу, — всё съедим и крошки не останется!
Я перевёл взгляд на женщин, чтобы узнать, подтвердят ли они слова старосты, но те лишь потупили взор. Похоже, что завязавшийся между нами диалог они совсем не понимали. Ну что же, нравиться им такой «хлебушек» есть — пожалуйста, я не против.
Меж всей этой суетой, время незаметно пролетело, и солнце уже почти скрылось за кронами сосен. Внезапно разразился сильный ливень, он длился всего двадцать — тридцать минут, но, не смотря на краткосрочность, сумел превратить местность в архипелаг островов, отделённых друг от друга тёмными лужами.
Мужчины, по окончании трудового дня, брели в густой осенней темноте, вызванной хмурыми тучами, полностью скрывшими луну. Они передвигались небольшими группками, по нескольку человек, двигаясь к барачному лагерю с нескольких направлений, зависящих от мест приложения их дневного труда.
Шлепая по широким лужам и спотыкаясь о камни, вымокшими до костей от разыгравшегося под вечер дождя люди, брели к своим родным с какими — то котомками за плечами. Что не говори, зрелище было не самым радостным.
Мы с Дмитром примостились на лавочке под стеной кухонного барака. Рабочие, заметив нас, валились на колени, а затем молча удалялись в бараки. Некоторые же доставали из своих котомок деревянные миски и тут же устремлялись к «окну выдачи» столового барака. В этот день женщины готовили уху из свежевыловленной рыбы. Из больших чугунов уха половниками вливалась в деревянную посуду рабочих, при этом, многие из кармана доставали остатки хлебного пайка, и, закусывая «соломенным хлебом», принимались стучать ложками об дно мисок, пережёвывая челюстями пищу. Кто — то ел на улице, кто — то удалялся в бараки, но практически все были «облеплены» членами своих семей. Прям идиллическая картина … Люди на свою жизнь не роптали, потому, как другой жизни они не знали, главное брюхо заполнено, и желудок не сводит — уже хорошо!
