каждому руку.
Через неделю, Виталика выписали и он забрал свои документы. Не забыл он и с нами попрощаться.
— Серый, ты за меня не волнуйся и не кори себя. Наоборот, я почувствовал, что могу что-то делать, а не только рисовать, — сказал он, обнимая меня.
— И чем теперь займëшься?
— Я как-то давно хотел языки изучать, чтобы со своими картинами ездить по выставкам. Пойду в институт стран Азии и Африки. Дед уже договаривается. Так, что, свидимся когда-нибудь.
— Земля круглая, как говорится, за углом где-нибудь встретимся, — сказал я и крепко обнял своего товарища.
За всей историей с Казановым, на второй план отошла наземная подготовка, подходившая к концу. У каждого из инструкторов были свои требования к курсантам, чтобы допустить их в кабину.
В одной из групп, лëтчиком-инструктором был лейтенант Швабрин. Он придумал какую-то систему «летучек» и каждый день по несколько раз раздавал их своим курсантам. Оценки были только «сдал» и «не сдал». Проводились эти тесты в очень неподходящее время. Мог и с утра прийти в казарму и заставить их писать в Ленинской комнате.
Швабрин постоянно ходатайствовал, чтобы в увольнение этих курсантов не пускать. А ребята были, ну вот, «без царя в голове»!
Крайние выходные перед началом ознакомительных полëтов ознаменовались «любимым» занятием, которое только может быть в авиационном полку — ПХД. Документально определяется как «парко-хозяйственный день», а на военном языке — «пришла хана хорошему дню». Первые два слова заменяют обычно на одно, более правильное.
Нашу эскадрилью поделили на две части. Одной половине досталась территория для уборки на трамвайных путях вдоль набережной по улице Краснознамённой, а другой — улица Октябрьская.
Хорошая погода, девочки одели платья, мужички в пивных вышли на свежий воздух, а не толпятся в помещении. Солнце и тепло пришло в Белогорск после зимы и весенней слякоти. Но не для нас.
Пока инструктора занимались разработкой плана наших полëтов, то есть попивали пиво и жарили шашлык на берегу, мы изображали бурную деятельность при уборке территории. Кто-то из ребят стоял в сторонке со своими девушками, а кто-то пытался с ними познакомиться.
— Сергей, здравствуй, — услышал я за спиной голос Жени. Сегодня она всё такая же воздушная и нежная, как и еë платье небесного цвета.
— Привет. Как видишь, сегодня работаю руками, а не головой.
— Мы свой субботник уже сегодня отработали. Давай пройдëмся или тебе нельзя? — спросила она, осматриваясь по сторонам.
— Я не в увольнении. Можем тут постоять…
— Иди, иди. Прикроем, — шепнул мне сзади Костя.
Какое-то время мы гуляли вдоль набережной, пока мои товарищи всеми силами пытались заставить себя работать. Некоторые на грани фола отправляли «посыльных» в магазин или пивную, не понимая, что если их не спалят, то на солнышке развезëт конкретно.
— А сегодня отпустят в увольнение? — спросила Женя, закончив рассказ о своëм посещении фильма «Раба любви» Михалкова.
Вот уж не думал, что он снимает так давно. Я ж его только по «Утомлëнным солнцем» знаю, да по «Бессогону».
Не успев ответить Женечке о возможности увольнения, я услышал повторяющийся сигнал трамвая, который остановился на путях. Рядом с ним столпилась куча народу, в которой узнавался силуэт подполковника Реброва. Комэска командовал общий сбор и построение личного состава.
— Женя, мне пора. Вечером в 18.30 на КПП. В любом случае, увидимся там, — сказал я. Просто так меня Евгения не отпустила, а скромненько чмокнула в губы.
— Обязательно, — сказала она мне вдогонку.
— Фомичёв, едрить твою кочерыжку! — доносился до меня писклявый голос Реброва. — Ты чего так нажрался, голубь?
Встав в строй, я обнаружил, что Саня Фомичёв из той самой группы Швабрина, лежал на путях в полном ауте пьяным. Пока он загорал, трамвай не мог проехать вперëд.
— Поднимайте эту Анну Каренину! — крикнул Ребров и указал на нас с Артëмом. Машинист продолжал ругаться по поводу задержки. — Да перестань гудеть! Рыжов и Родин, поднимайте быстрее!
Когда Фомичёва подняли и поставили в строй, без нашей помощи держаться на ногах он не мог. Похоже, долетался Фомич! Променял лëтную карьеру на бутылку «Агдам» в таре «огнетушитель» 0.8.
— Ты чего так напился, орëл? — спросил Ребров.
— Я не пил. Мы убирали улицу Октябрьскую и подрались с местными. Люлей дали, что… сознание потерял, — сказал Фомичёв, немного поймав равновесие.
— Боксëр ты мой, тебя на Краснознамённой нашли. Как это объяснишь? — продолжал допрос Ребров. Возникло классическое молчание, вызванное подготовкой ответа Фомичёва.
— Так, допинали, товарищ подполковник! — ответил он. Даже Ребров не выдержал и улыбнулся.
— Где инструктора?
Через пять минут объявились и наши наставники. Среди них был и Швабрин. Точнее его тело. Он тоже не мог стоять в строю, опираясь на чью-то руку.
— А вы что скажете, товарищ лейтенант?
— Территорию проверял на Краснознамённой. Хулиганы напали и отдубасили. Отключился, — отвечал Швабрин. В нашем строю послышались смешки, которые прервал Ребров.
— Разговоры! И как же ты на берегу моря оказался?
— Чес слово, сильно отдубасили, что аж на пляже оказался.
После таких уборок, хорошему дню и, правда, пришел… точнее пришли кранты.
В понедельник на построении мы стояли уже без Фомичёва. Комэска отправил его обратно в училище для дальнейшего отчисления. Однако, чтобы не пришлось объяснять куда смотрели его офицеры, Швабрин отправился на гауптвахту на три дня.
Как раз сейчас, Ребров заканчивал свою речь, посвещëнную этим событиям.
— Объясняю для тех, кто на бронепоезде. В выпивке и бабах нужны не только мозги, но и здравый смысл. А то будет, как с некоторыми. Пошли искать белочку, но белочка пришла сама!
После нескольких слов по итогам наземной подготовки, Ребров, наконец-то, сказал долгожданную для меня фразу.
— Сегодня день предварительной подготовки. Готовимся к завтрашним ознакомительным полëтам!
Я всегда знал, что лëтчики больше пишут, чем летают. Пишут на наземной подготовке, на предварительной и предполëтной подготовке, а также на общей подготовке раз в месяц.
Пока у инструкторов шла постановка задач на неделю, мы смогли немного отвлечься от предстоящего первого ознакомительного полëта и начала вывозных.
В одном классе мы сидели с группой лейтенанта Швабрина, который недолго пробыл на гауптвахте за пьянку. Ребята с его группы сказали, что он там и вовсе не появлялся.
— Он даже за Фомича не заступился, козëл, — сокрушался один из них. — И не объясняет толком ничего. Только летучки свои суëт и всё.
— Так давайте мы объясним или Нестерова попросим, — предложил Костя.
— Согласен, — сказал я. — Он мужик опытный и адекватный. Поймëт.
В этот момент дверь открылась и вошëл Швабрин. Настроение у него было паршивое, будто выборы
