к выломанным Ковельским воротам.
– Спущаемся немедля вниз! Дружина, по коням! – громко прокричал князь, бегом спускаясь с башни, и первым подал пример, с легкостью, несмотря на доспехи, заскочив в седло. – Пущай смоленские пешцы входят, посмотрим вблизи на этих храбрецов. Ударим по ним конно и дружно, всех изрубим!
– Княже, ополченцы все по домам и церквам разбежались, – растерянно докладывал князю Василько сотский, – брать в руки оружие отказываются!
– И без них управимся! – зло выплюнул князь, наблюдая за противником, накапливающимся у порушенных ворот. И с угрозой в голосе добавил: – Сейчас ворога из города выгоним, потом ополченцами займемся!
Оглянувшись на сосредоточенных дружинников, внимательно следящих за передвижениями вражеской пехоты, Василько громко прокричал и первым двинул в атаку своего коня:
– В копья их берем! Вперед! Волынь!!!
В это время часть волынских бояр во главе с Дмитром Мужедрагичем заперлись в детинце, уговорившись меж собою самим в сечи не участвовать, но открыть ворота победителю – волынскому или смоленскому князю. Хотя, честно говоря, в победные перспективы Василько никто из них уже особо не верил. Впечатлившись от смолян в битве на Припяти, бояре укрепились еще более в своем мнении при начавшемся пушечном обстреле.
Вглядываясь в прорехи густых пороховых облаков дыма, я смотрел в сторону штурмуемых ворот. После первых пушечных залпов, как по мановению волшебной палочки, стены крепости опустели, стрельба из луков затихла. Штурмовой батальон, перебросив через ров сходни, неудержимым потоком устремился в разрушенные ворота.
– Можайский полк, – донеслось через шум пушечной стрельбы, – выдвигаемся к воротам!
– Государь, может, хватит порох жечь? – спросил Бронислав. – Мы в ворота уже вошли!
– Нет! Пока не закрепимся, продолжим обстрел города. Врагу нельзя давать опомниться, пушки много страху нагоняют! А если сумел врага напугать – считай, полдела сделал!
Штурмовой батальон, первым вошедший в город, встретил атакующую дружину князя кинжальным огнем ружей и тучей арбалетных болтов. Волынская дружина, понесшая в первые минуты атаки громадные потери, не выдержала боя и рассеялась как дым. Применение огнестрела пугало и надламывала боевой дух непривычных к огненному бою воинов, а беспрестанный гибельный обстрел из арбалетов не давал людям опомниться и собраться с силами. Итог боестолкновения был закономерен – меньше половины трехсотенной конной дружины убито или ранено, остальные разбежались. Князь Василько, возглавивший атаку против ворвавшегося в город неприятеля, погиб одним из первых.
– Государь! Бояре, запершиеся в детинце, мира просят! – докладывал вестовой из штурмового батальона.
– Что с князем?..
– Погиб! Вместях со своими дружинниками нас хотел на копье вздеть, да не вышло! – гордо, чуть выпятив грудь, ответил вестовой.
– Онуфрий Собеславич! – позвал я маячившего поблизости волынского боярина. – Возьми свой отряд и скачи в детинец. Сообщи им, что никаких условий я от них не приемлю! Если подчинятся воле своего государя, то останутся целы и здоровы, с имуществом и головой на плечах. Вздумают со мной торговаться или далее запираться – лишатся всего! Так и передай!
– Будет исполнено, государь! – склонил голову в почтительном поклоне боярин, пряча в бороде ехидную ухмылку. Запершимся боярам он «по секрету» скажет, кому они на самом деле всем обязаны, ведь это именно он убедил грозного смоленского государя проявить к затворникам милость и сурово их не карать. Все равно проверить его слова ни у кого из них духу не хватит.
«Серпентарий еще тот – волынское боярство!» – подумал я, глядя на быстро удаляющийся отряд боярина. А оставшиеся в лагере волынские, холмские, брестские вельможи с плохо скрываемой завистью провожали недобрыми взглядами своего более удачливого коллегу.
Глава 12
На следующий день после взятия Владимира-Волынского бывшие столичные жители могли наблюдать невиданные ими прежде шатры, разбросанные по всему городу. Их установили на главных городских площадях, дополнительно опоясав по периметру кольями. В этих шатрах разместились пехотинцы смоленского князя, видать боярских подворий на все введенные в город войска не хватало.
На главной Вечевой площади города еще вчера, сразу после принесения городом присяги, был скинут вечевой колокол, а уже сегодня, с утра, посреди площади разбили большой шатер, а рядом с ним сбили деревянный настил и засыпали его песком. Здесь, как во всеуслышание объявили глашатаи, должно состояться судилище над волынскими боярами-переветчиками.
Ближе к обеду горожане робкими стайками стали стекаться к Вечевой площади, при этом сохраняя дистанцию от шатров и снующих около них людей. К главному шатру постоянно подъезжали на конях смоленские всадники, пробегали пехотинцы в блестящих на солнце шлемах, изредка появлялись там и волыняне из числа бояр, купцов, сотских.
Лицом к площади установили балдахин с богатой парчовой драпировкой. Вскоре из шатра в сопровождении охраны и воевод вышел смоленский государь и уселся на поставленный под балдахином золоченый столец. Балдахинная драпировка защищала смоленского властителя от солнца, которое в этот день светило особенно ярко. И она же бросала тень на хмурое лицо Владимира Изяславича, подчеркивая особенный, холодный блеск серых глаз, сурово смотревших из-под ниспадающих на лоб прядей темно-русых волос. По бокам от него, во всем черном, стояли пешими конные телохранители, вооруженные бердышами. Воеводы полукругом стояли на самом краешке тени, падающей от натянутого балдахина.
Тут громко прозвучали трубы, и глаза смоленского государя глянули на полуразрушенную церковь и ее пристройки, превращенные огненным боем в пепелище. В церковном портале показалось какое-то движение однородной сплошной массы. Это были люди. В середине потока виднелись волосатые и бородатые головы, а по бокам – вооруженные пехотинцы в желтых надоспешниках с черными крестами, буквами и прочими непонятными символами.
Людская колонна приближалась все ближе и ближе, наконец стало видно, что это ведут, по четыре в ряд, людей. У них были связаны не только руки, но и ноги, отчего конвоируемые перемещались гусиным шагом. Вот толпа подалась в стороны, отпрянув от этой колонны заключенных, словно от чумной. Теперь собравшимся на площади волынянам стали хорошо видны не только измученные лица узников, но и следы их былого великолепия – остатки богатого одеяния, ныне исполосованного кнутами тряпья, выпачканного грязью и засохшей кровью.
Из-под натянутого тента, наслаждаясь отбрасываемой им густой, прохладной тенью, я внимательно наблюдал за потянувшейся из церкви вереницей людей. Это хорошо постаралась разведка, целые сутки выявляя в ходе допросов с пристрастием из сонма волынских бояр явных предателей и просто агентов влияния европейских держав. Нам с этими товарищами дальше было совсем не по пути. В отличие от тех же местных, квасных ура-патриотов, искренне борющихся за интересы своей лимитрофной Родины или тех же Романовичей. По крайней мере, интересы и любовь этих патриотов, при разумной политике, можно попытаться масштабировать, конвертируя уже в рамки всей Смоленской Руси. Но проделать аналогичные преобразования с гейропейцами – почти наверняка будет дохлый номер! Просто есть такая категория людей, которая априори считает, что у соседа дом больше, жена красивей,
