СССР 2061 - СССР-2061

   - Кажется, вырвались, - тихо сказал Нгок, разжав пальцы на подлокотнике.

   Я был готов ко всему. К тому, что где-то еще бродят баги, управляемый операторами I.M.S., к тому, что "Юкон" может выкинуть какую-нибудь гадость. Шли минуты. За стеклами конвертоплана проносились дюны и скалы, на месте Полярной все так же клубилась тьма. Ничего не происходило.

   Потом до нас докатился глухой рокот. В глубине тьмы сверкнуло. По экрану радара прошла помеха. На том месте, где стояла Полярная, к небу рванулся гигантский смерч плазмы, увлекая за собой камни и дым. Несколько секунд спустя, ударная волна докатилась и до нас. Катер тряхнуло, но я был к этому готов и удержал управление. Все стихло. Только огромный черный столб поднимался вверх там, где раньше была Полярная.

   Я нащупал в кармане "цзюань" с данными по приводу. В поединке человека и автомата последнее слово осталось за человеком.

   Когда на горизонте стали заметны облака, висящие над Тарсисом, Нгок деликатно забрал у меня штурвал. Через час мы вышли на связь с Прим-Куполом.

                                        18

В детсадовском возрасте ощущалось, как славно быть марсианином. После обеденного сна Ольга Павловна забирала в ЦАМ Стаса и меня, чтобы вместе с прочими марсианами играться в пришельцев. А к вечеру заезжал отец.

   - Как вёл себя мой маленький зеленый человечек? - неизменно спрашивал папа.

   А вот и неправда - в садике поначалу я не был зеленым человеком. Это случилось позже. Вот же было время - что ни месяц, то кровь на анализ и уколы в попу. Когда я начал меняться, на первых порах жутко стеснялся. До самого лета ходил застегнутый на все пуговицы, руки держа в карманах и натянув до носа капюшон.

   - Эй, марсиане! - завидя нас со Стасом, орала во всю глотку пацанва, изображая ладонями локаторы-уши.

   Зато как завистливо они разглядывали баллончики со сжиженным марсианским газом и трубочки, вставленные в нос! Именно тогда на почве мальчишеских дразнилок, их непохожести и тихой зависти мы со Стасом стали не разлей вода. Как подросли, даже в футбол обычно гоняли по принципу земляне против марсиан. Жаль, что марсиан во дворе было лишь двое.

   Вымахавшие на голову выше остальных, тощие, с раздавшейся вширь грудной клеткой и с хилой мускулатурой, мы не могли, как следует, дать сдачи мальчишкам, кто нас, бывало, задирал. Было обидно.

   Зато я классно убегал. Мне бегать нравилось, а заодно вполоборота мальчишкам показывать язык. Мчась по улицам, очень хотелось снять респиратор, но Ольга Павловна говорила, что так поступают слабаки. Поэтому я держался, лишь чуточку оттопыривая у носа резинку.

   А Тонька осталась белой, потому что она землянка. Жалко. Я почему-то думал, что Тонька своя.

   - Эй, марсиане, - частенько звала нас Тонька. - Идемте чай пить. С печенюшками.

   Тонькино "эй, марсиане" звучало с теплотой, поэтому я на нее не обижался. На Тоньку я не обижался никогда.

   Вообще-то, она не с нашего двора. Просто в ЦАМе за нами приглядывала Ольга Павловна, а за нею хвостиком увивалась Тонька. Тоньке повезло: для нее Ольга Павловна - мама. А раз девчонок среди нас было не густо, на марсианско-мальчишеской сходке Тоньку без вопросов засчитали за свою.

   Мне с мамой тоже повезло. "Союз-Венера" провалил испытания, и мамка на нем не полетела. Вместо этого родила меня. Правда, сестры или брата у меня не было, потому что у мамы график - так пояснил отец.

   А в остальном, подрастая, мы оставались обычными детьми. Шли в школу, вступали в пионеры, учились, взрослели, дрались иногда. Бывало, горланили песни у костра. Вот эту: "Зеленым ста-а-анет советский Марс" или не стареющую "Траву у дома". И на ветру неизменно развевался красно-зеленый флаг нашего марсианского отряда.

   Однажды у костра всплыло в памяти раннее детство, и я спросил:

   - Ольга Пална. А помните, Катюху из нашей младшей группы?

   - Нет, Ромочка, не помню.

   Стас тут же встрял в разговор:

   - А я помню. Чернявая такая.

   - И я.

   - Ольга Павловна, а куда она подевалась?

   - Так. Всё! Рома, респиратор поправь. Кто у нас сегодня дежурный? А ну марш посуду собирать.

   А один раз я подслушал разговор в кабинете у Уточкина. Случайно. Голос Ольги Павловны жаловался устало:

   - Геннадий Николаевич, мне с ними тяжело. Особенно, Рома этот, Соловецкий. Нет, вы не подумайте, он хороший мальчик. И с Тонечкой он, как бы вам это сказать... - раздались всхлипывания. - А как потом?

   - Я понимаю, Оленька. - Уточкин прошелся по кабинету. - Они первые. Дальше адаптацию поставят на поток - проще будет.

   Дворовые пацаны сразу после школы шли кто на каратэ, кто на шахматный кружок, кто просто гонял в футбол с друзьями. А нас со Стасом отвозили на продленку в Центр Адаптации к Марсу. Иногда за нами заезжал сам Геннадий Николаич Уточкин, худощавый, серьезный, предельно собранный, вызывающий невольный трепет и уважение всех марсиан. Еще бы - он у нас в ЦАМе самый главный.

   Помню, мы с Тонькой как-то сидели в ЦАМе во дворе, ждали остальных. Тонька грызла яблоко, а я просто болтал ногами.

   - Полетели с нами? - вдруг попросил я и зарделся как помидор.

   - Неа. - Тонька откусила огромный кусок. - Там яблок нет. И холодно.

   - А когда я на Марсе яблони посажу, прилетишь?

   Тонька, дожевывая, угукнула.

   - Обещаешь?

   Тоня странно, очень странно посмотрела на меня и, едва сдерживаясь, чтоб не расхохотаться, торжественно вручила мне огрызок.

   В ЦАМе нам читали потрясные вещи: геологию, выживание, иняз. В геологию я влюбился без оглядки. Даже Тоньку на время позабыл. И к нашей общей со Стасом мечте - встретить марсиан, взаправдашних, настоящих - добавилась другая - отыскать самый-самый нужный минерал.

   Аборигены-марсиане по нашему убеждению засели глубоко под поверхностью Марса и не высовывались. Терпеливо ждали, пока мы со Стасом прилетим. И я об этом Тоньке все уши прожужжал.

   А в один из дней нас порадовали, что занятий не будет, и вместо уроков долго-долго катали на карусели.

   - Ну как, понравилось, космонавт? - спросил после этого Уточкин.

   Я радостно вытаращил глаза:

   - Супер, - еще подумалось, как здорово, что и без карусели я зеленый.

   Уходя домой, я оглянулся. Зеленокожий веснушчатый Андрюха выглядел смешнее остальных и громче всех орал космонавтские песни. Я запомнил его понуро сидящим в отдалении в то время, пока Геннадий Николаевич беседовал с его отцом. Наверно, именно с того самого дня я вошел во взрослую жизнь и всё чаще стал задаваться вопросом: "Почему я?" Почему именно мне выпала честь жить на Марсе?

   Честь? Наказание? Нет, всё-таки мне больше, чем Андрюхе повезло.

   Всё бы ничего, если б не Тонька.

   - Ну чего ты за мной ходишь? - полувшутку, полувсерьез допытывалась она.

   - Ты красивая, - признался я однажды, - а я долговязый зеленокожий урод.

   Тонька ничего не сказала. Она на меня просто посмотрела.

   На следующий день я отказался ехать в Марсианский Центр. Если б за нами заехал Уточкин, я бы не рискнул, а Ёла-Пална только погрустнела и сказала:

   - Ладно.

   Вечером я молча ковырял ложкой папину стряпню. Он часто вздыхал, то подсаживался ближе, то просил передать соль.

   - Ром. А помнишь, как мы вместе мечтали, что построим на Марсе магнитную трассу?

   По телевизору крутили передачу про освоение Марса, про общественный подвиг и социальные блага для детей-марсиан.

   - Это ты мечтал, как мамка летать в космос. Марс - твоя мечта. Твоя, а не моя! Твоя и Ёлы-Палны. - Вообще-то, мальчишки не плачут, особенно марсиане. - Я землянин, понял! Я хочу быть, как все. А ты, ты... Очкарик ущербный! Ты за меня марсианскую надбавку получал! - И, давясь слезами, я вскочил из-за стола и долбанул об косяк дверью.

   На Ёлу-Палну сердиться не получалось, и я, как мог, дулся на отца. В ЦАМе нам, конечно, многого не говорили, но мы или сами из телевизора цепляли краем уха, или из ребят кто важно сообщал, когда "перетирали взрослые вопросы". Короче, мы знали, что долгосрочную программу адаптации к Марсу утвердили на высшем уровне, тщательно контролировали и грозились прикрыть ее, если что. Так что, когда в ЦАМ заглядывали незнакомцы с военной выправкой в накинутых белых халатах, мы понимали, как себя вести.

   Отец был простым инженером с зарплатой в двести пятьдесят рублей. Копался каждый день на работе со своей магнитотрассой и даже дома что-то чертил и вычислял. Вдобавок изредка ругался по громкой связи со своим начальником, дядей Славой. Весь взъерошенный, надрывным голосом пытался в чем-то убедить, тыча чертежи в видеофон:

   - Ну вот же, вот!