на крышах люди сидели. Кто-то явно пришел по своей воле, в кои-то веки развлечение не имело отношения к повешенью, расстрелу или еще какой публичной экзекуции. Но кого-то явно пригнали чуть ли не пинками. Особенно лица торговцев были недовольными. У них и так рабочий день был не очень длинным, в два часа они были обязаны свернуть торговлю, а сегодня им и вовсе запретили работать. А столы, стулья и ящики, которые они использовали вместо прилавков, убрали, как ненужный хлам.
Так что в десять площадь была полна народа. Всякого разного — в мундирах и без. А чтобы поддерживать порядок, по краям стояло вооруженное оцепление. Оркестр наяривал очередной задорный марш.
«Надо же, уже десять минут одиннадцатого, а актриса еще не прибыла, — подумал я с некоторой иронией. — И где эта хваленая немецкая пунктуальность?»
Оркестр замолчал. Со стороны Псковского кремля заревел могучий двигатель. Толпа зашевелилась и начала торопливо расступаться. Началась давка, кому-то дали в дычу, но «серые мундиры» по-быстрому пресекли беспорядок.
Потом раздалось всеобщее «Ааах!» — на рыночную площадь медленно въехал танк. На морде — балкенкройц, балочный крест, и череп с костями. А на башне, среди скалящихся парней в офицерских мундирах «тотенкопфа» восседает немолодая, но весьма расфуфыренная дамочка. На голове — нечто среднее между чалмой и шляпкой, плечи покрыты накидкой из перьев, длинное платье расшито сверкающими на солнце стразами так, что их сияние слепило глаза. Она широко улыбалась и махала. Немецкая часть толпы разразилась приветственными воплями, русская — что-то залопотала, дескать, какая диковинная курица. Танк прошел через расступившуюся толпу и подкатил прямо к сцене. Один из офицеров перескочил на деревянный помост и галантно подал актрисе руку.
Та тоже попыталась лихо перескочить, но туфли на каблуках не позволили. Но упасть ей не дали, другой танкист подхватил дамочку на руки и бережно передал первому.
Актриса вышла на середину сцены, рассылая в толпу воздушные поцелуи. Потом что-то сказала, но из-за шума ничего слышно не было.
— Всем тихо! — гаркнул тот офицер, что помог ей взобраться на сцену. И пару раз пальнул в воздух из своего пистолета.
Воцарилась мертвая тишина.
— Я так счастлива быть здесь, дорогие друзья! — театрально воскликнула актриса. — Доблестные солдаты всегда были моей слабостью!
Она жеманно засмеялась, фрицы зааплодировали.
Заиграл оркестр, и гостья хрипловатым голосом запела.
— Wenn die Soldaten durch die Stadt marschieren,
Öffnen die Mädchen die Fenster und die Türen.
(Когда солдаты маршируют по городу,
Открывают девушки окна и двери).
Сотни луженых немецких глоток подхватили:
— Ei warum? Ei darum!
Ei warum? Ei darum!
(А почему? А потому!
А почему? А потому!)
Я стоял рядом с графом, тот не сводил восхищенного взгляда с актрисы. Цветы явно предназначались ей. Вокруг нас сотрудники комендатуры, Марта справа от меня. Пользуясь, тем, что все внимание приковано на сцену, сжала мою ладонь:
— Ах, как давно я не была в театре, Алекс? Ты любишь театр? — девушка вдруг легонько дернула меня за руку к себе, собираясь, что-то шепнуть на ухо, и я послушно отклонился в ее сторону.
Бах! — в то же мгновение прогремел выстрел, будто гром. Музыка его чуть приглушила, но звук отчетливо разнесся над площадью. Гулко и раскатисто. Палили явно не из пистолета, а из калибра побольше. Я сразу не понял, что произошло, и даже не сразу почувствовал, как плечо обожгло нечто.
Пуля! Мелькнула в голове чуть запоздалая мысль. Гимнастерка на левом плече рассечена, кровь уже залила ее до локтя. Впереди стоящий унтер свалился замертво. Пуля прошла через мою руку и застряла у него в спине.
Началась суматоха. Фрицы схватились за оружие, визжащую певичку уволокли за танк, граф рванул с корзинкой за ней. Толпа хлынула с площади. Визги, крики и лающий ор фашистов смешались в одну какофонию.
Оцепление рассредоточилось, выискивая человека с оружием. Кто-то отдавал команды, чтобы хватали всех подряд, но напуганные горожане, просочились сквозь цепь, и большинство уже смылось с площади.
Все это произошло буквально за несколько секунд. Я обернулся. Сзади меня дом на краю площади. До него не больше сотни метров. Пуля задела мое плечо и пронзила поясницу фашиста. Значит траектория — сверху вниз. Похоже, что стреляли с чердака.
От этой мысли я похолодел. Стрелял явно снайпер. Но в кого? В графа? Хрен-то там! Ясень пень — в меня! Если бы не Марта, лежал бы сейчас мордой в брусчатку, на месте этого унтера.
— Ты что застыл? — Марта дернула меня за руку, уворачиваясь от пробегавших мимо и топчущих ноги фрицев и гражданских. — Алекс, боже! Ты ранен! У тебя кровь!
Я изобразил испуганную мину:
— Уйдем отсюда!
Мы просочились сквозь толпу, которая редела на глазах. Оцепление пыталось сдержать народ, но на всех их не хватило. Фашики пока не поняли, что сработал снайпер.
— Тебе надо в медпункт, — Марта уверенно тащила меня куда-то, а я все оглядывался назад, и мозг сверлила пронзительная мысль:
«Стреляли в меня! В меня, твою мать! А это значит… Наташа в городе!»
Я оглядывался назад, к площади уже подтянулись дополнительные расчеты. Только бы не догадались проверить чердак в том доме. Но сволочи догадались. Кто-то из командиров, наконец, сообразил, что звук выстрела донесся не с центра площади, а с окраины. А дохлый унтер находился в момент выстрела в толпе, следовательно — стреляли сверху. Удобная позиция — это окна прилегающих многоэтажных домов.
Немцы мигом сняли оцепление с площади и по команде моего вчерашнего знакомца, лысого штурмбаннфюрера Юргена ринулись цепью к прилегающим к площади домам.
— Уходи! — прошептал я, поглядывая на чердак.
— Что ты бормочешь, Алекс? — Марта тянула меня к западной окраине площади, хотелось стряхнуть ее руку и рвануть назад. — Тебе плохо?
— Терпимо, — поморщился я, хотя рана была явно неглубока, так вскользь зацепило. Вот и медпункт. Это самый центр города, все рядом.
Марта подтолкнула меня внутрь:
— Иди, я сейчас вернусь, мне нужно найти графа.
Я чуть помедлил, подождал, когда девушка растворится в суматохе, и поспешил назад. К тому дому, откуда предположительно стрелял снайпер. Солдаты уже оцепили его и соседние строения. Несколько человек обшаривали квартиры, пока до чердака доберутся, времени еще немало пройдет. Они думают, что стреляли из окна.
В доме один подъезд. Я шмыгнул туда, пытаясь проскочить мимо оцепления. Дорогу преградил фельдфебель вскинув на меня карабин:
— Ауфштейн!
Я скрипнул зубами. Башку бы тебе свернуть,
