– Та ничого! Нэ дратуй мэнэ, чухонэць!
– Сам-то хохол! – пожал плечами рядовой.
– Погукай лэйтенанта. Скажы – нимци минамы жбурляють по одному й тому мисци вжэ мынут пъятнадцять. Нэхай сам идэ глянэ. Запамъятав?
– Запомнил.
– Хэй! Стий!
– Чего?
– На махры, покурыш там… Дылда нерусская…
Кирьян Василич в этот момент тоже сворачивал козью ногу, озабоченный двумя заботами – как бы не прямое попадание и как там дурак Ежов. Хотя чего он дурак-то? Немцы, наверняка, высмотрели их сразу. Под таким-то светом… Подпустили на пристрелянное место и давай лупить, сволочи.
Немцы долбили долго, с полчаса, не меньше. Но прекратили. Дед тихим голосом позвал:
– Эй, майор! Жив ли?
Из воронки, где отлеживались Леонидыч, танкист и фон Шальбург, ответили:
– Живы. Все. И целы. Олег как на невесту навалился на фрица.
– У нас тоже все ладненько. Как там ежиная шайка?
– Не знаю… Отстали они. Ну что, дернемся?
– Погоди. Подождем еще минут двадцать. Немцы все свои цейсы сейчас прозыривают.
– Тоже верно. Олег, да слезь ты с него. Придушишь ведь.
В воронке Леонидыча послышалась возня, потом кто-то застонал.
Дед встревожено спросил:
– Чего еще?
– Да ничего… Олег фону руку отдавил.
– Ерундовина… – успокоился дед. – Нам сейчас его ноги целые нужны, да башка.
– А остальное? – из темноты доносился приглушенный голос Микрюкова.
– Позвоночник еще. Как несущая конструкция… Чтобы башка его дурная в трусы не упала. А вот руки ему ни к чему. Бесполезный инструмент. И даже вредный, я бы сказал.
В этот момент разговора, заведенного более ради поддержания измученных девчонок, находившихся уже в полукоматозном состоянии от всего происходящего с ними, в небе что-то застрекотало, зашуршало, а потом мелькнула гигантская черная тень.
– Мамочки! – вздрогнула Рита.
– Это еще чего? – удивился дед.
Стрекотание внезапно оборвалось.
– Ведьмы… – подал голос Леонидыч.
– Чего? Майор, ты это… – озаботился душевным состоянием Микрюкова Кирьян Васильевич.
Из соседней воронки раздался смешок.
– Это немцы так наши ПО-2 прозвали – 'Ночные ведьмы'. Учебный самолетик из фанеры. Скорость – сто двадцать, максимум сто сорок километров в час. А ежели сильный встречный ветер – в воздухе зависает.
– Ночными ведьмами немцы женский авиаполк называли… А самолет – швейной машинкой, – внезапно подала голос Рита.
– Разве бабы летать умеют? – еще больше удивился дед. – Я думал только на метлах.
Месяц вдруг решил спрятаться в облаке. Дед, сразу посерьезнев, не мог этот упустить момент:
– Так, бабы… Как летаете – потом покажете. А сейчас ножками, ножками да по земельке!
Они выползли из воронки и, согнувшись в три погибели, побежали дальше, перепрыгивая и спотыкаясь об издолбленную землю.
Кирьян Васильевич бежал первый. Именно он со всей дури и влетел грудью и животом в натянутую колючку. Сначала, правда, не понял – удар, спружинило, затрещало тонким железом справа и слева и вцепилось в телогрейку.
Девки налетели в темноте прямо на него.
А с той стороны колючки кто-то закричал:
– Стой, кто идет?
– Наши! Девчат, наши!
А потом уже вдаль:
– Свои мы! Сынки! Свои! Партизаны мы!
Девчонки же старательно выпутывали когтистые крючья из телогрейки и ватных штанов деда. А по тому месту – откуда они уже выскочили опять забили минометы немцев.
– Какие еще, туды твою в качель, свои? Пароль!
– Да какой пароль, не знаем мы! Свои мы, сынок! – какая то ниточка у деда внутри готова была вот-вот лопнуть. Он, от чего-то, едва держался от радости на ногах. Колючая проволока еще помогала.
– Стрельну сейчас! – пригрозили из окопов.
– Не стреляйте! – крикнула тонким голосом Маринка. – Мы, правда, свои! Мы партизаны!
– Тю… Баба! – удивился голос. – Эй, а ну матюгом загни!
– Я не умею! – крикнула Маринка в ответ
– Чего?
– Я! Не! Умею!
– Я умею… -
Дед не стал просить затыкать уши на этот раз. Он матюгнулся так, что могли бы покраснеть листья на деревьях, если бы деревья тут были. Упомянул он непременную мать, и прочие фольклорные слова:
– Подхвостие ты дьяволие, курвенный долдон, персидского царя клоповская шелупина, вошь отшмаренная, прибитый рваной титькою куродрищ!
Некоторые загибы были такими, что с той стороны раздавалось только удивленное кряхтение.
Дед ругался с минуту, не больше. За эту минуту пропали и слезы из глаз.
– Ишь ты… Моряк, что ли?
– С печки бряк!
– Тогда руки в небо и стой спокойно!
Из траншеи выскочили несколько бойцов и оттащили рогатины с колючкой, так, что образовался проход.
– Вот и ладушки, – сказал дед, спрыгивая в траншею. – Кто у вас тут старший?
– Лейтенант Костяев. Вы кто такие?
– Лейтенант, ты это… Девочек покорми. Да от оглоедов своих побереги. Дело у нас важно. А я назад.
– Чего? – поднял брови лейтенант. – Куда еще назад?
– Дорогой ты мой. Там у меня еще семь человек.
– И тэж бабы? – насмешливо подал кто-то голос из темноты.
– Слюсаренко!
– А я чого! Я мовчу!
Дед продолжил:
– Немец там. Важный. Командир бригады. Которая против вас оборону тут держит. Дай пару бойцов тогда, коли не веришь. А?
Лейтенант подумал, покрутил черный ус…
– Слюсаренко! Петерс!
– Чего? – отозвался латыш.
От прибалтийского акцента, четко выделявшего согласные и слога, Рита вздрогнула.
– Пойдете с партизаном… Как тебя?
– Дедом зови… – пожал плечами унтер-офицер.
– С дедом в общем.
Рита вцепилась в изорванную телогрейку Кирьяна Васильевича:
– Дедушка, не бросай нас тут!
– Девоньки, у своих мы, у своих!
– Кирьян Васильевич! Вы же ранены! – забеспокоилась Маринка, заметив кровь неизвестного бойца на лице деда.
– Ерунда на ерунде ерундила да ерундой поерундовывала! – отшутился дед. – Ладошку о колючку раскровянил. Лейтенант, звать-то тебя как?
– Го… Игорь.
– А по батюшке?
– Геннадьевич, а чего? Тьфу ты…
– Слышь, Геннадич. Покорми девочек моих, да спать уложи. – А потом повернулся к Рите:
– Скоро мы, скоро!
И исчез в темноте вместе с двумя бойцами.
Лейтенант опять покрутил смоляные усы, от чего стал похожим на кота, и отрывисто приказал:
– За мной!
Чавкая по болотной грязи усталыми ногами, они через несколько минут были в его натопленной землянке. По пути лейтенант Костяев выцепил какого-то бойца и приказал ему доставить каши с ужина. Рита с Мариной уселись на укрытые одеялом нары, а лейтенант плеснул им из своей фляги чего-то остро пахнущего. Чего – они не узнали. Потому как немедленно уснули в тепле и не слышали, как усатый лейтенант улыбнулся, отчего стал похожим на кота еще больше, и накрыл их своей шинелью. А потом долго ругался на припозднившегося красноармейца с холодной овсянкой и в наказание послал того на НП батальона.
