Я чувствовал, что наступает и наша очередь. Четырехдневная моральная пытка должна была закончиться пыткой физической.
Но мне еще предстояло видеть казнь моего верного Пижона.
Он был довольно далеко от меня и я крикнул ему:
— Прощайте, друг мой, постараемся сохранить мужество до конца. Я боюсь ослабеть в последнюю минуту, но буду держаться, пока хватит сил…
— Прощайте, патрон, прощайте, — ответил он. — У меня сохранилось еще немного энергии, но мало, очень мало, после всего, что мы пережили за эти дни…
Эти переговоры не прошли нам даром. Двое негодяев набросились на меня, разжали мне рот и вставили в него грязную, вонючую деревяшку, с бечевками на концах, которые завязали на моей шее. То же было проделано с Пижоном.
После этого нам дали в руки по заступу и объяснили знаками, что мы должны вырыть себе могилу.
— Grave, grave[9] — повторял по-английски один из палачей.
Могила Пижона, намеченная заступом на земле, была обыкновенной формы, метра в два длины.
Но для меня был намечен круг, и тот же китаец, объяснил мне, частью жестами, частью отрывочными английскими фразами, что я должен вырыть нечто вроде круглого колодца глубиной в мой рост.
В первую минуту я едва не лишился чувств, услыхав это распоряжение. Значит, эти изверги зароют меня живьем!..
Но я оправился. Та ли, другая ли казнь, во всяком случае она будет мучительной, иного я ждать не могу.
Я не хотел показаться малодушным моим палачам, и с наружным спокойствием принялся за работу Когда яма была глубиной мне по шею, меня остановили и заставили выйти из нее. Пижон уже кончил свою.
По-видимому, нашей казни придавалось какое-то особое важное значение. Послышались звуки труб и, мы увидели маршалов трех китайских армий. Окруженные свитой они поднялись на помост перед нашими могилами и уселись на нем в ожидании зрелища.
«Трое завоевателей Европы, собиравшиеся любоваться казнью сотрудников „2000 года“ — какая реклама для газеты», — подумал бы г. Дюбуа, если б был жив.
Опять дикая мысль! Как могла она явиться у меня в такую минуту?
Перед эстрадой на невысоком эшафоте помещался деревянный станок.
Вскоре я узнал его назначение. Трое помощников палача схватили Пижона, сорвали с него женское платье, в которое он оделся, чтобы заменить мисс Аду, втащили нагого на эшафот и растянули на станке ничком, привязав к нему за руки и за ноги.
Затем палач принялся за свою гнусную работу. Он взмахнул огромной бритвой и выкроил из тела моего несчастного друга ремень длинной в тридцать сантиметров.
Судорожная дрожь пробежала по телу Пижона; деревянная заклепка во рту мешала ему кричать.
Палач выкраивал ремень за ремнем, бросая их собакам — двум отвратительным жирным мопсам, жадно чавкавшим окровавленными лохмотьями.
Потом он сделал знак своим помощникам; они отвязали тело, перевернули его и снова привязали. Деревянная заклепка была вынута изо рта страдальца; он испустил раздирающий, протяжный вопль.
Палач продолжал свою работу. Наконец, вся кожа была ободрана. Тело Пижона превратилось в кровавый кусок мяса. Стоны его умолкли; я не знал, умер он или еще жив, но уже не в силах стонать.
Маршалы одобрительно кивали головами. Затем Ду сделал знак палачу. Тот снова взмахнул бритвой и одним ударом отделил голову Пижона от туловища.
Он поймал ее, показал маршалам и толпе и бросил в могилу; помощники отвязали тело и стащили его туда же. Затем они закидали ее землей и затоптали ногами.
Теперь наступила моя очередь. Какие же пытки предназначены для меня? Я догадывался, что моя первоначальная мысль о погребении заживо была ошибкой; судя по величине ямы, меня собирались зарыть в ней по шею, а затем отрубить голову. Но это было бы слишком просто; наверно мне предстоят какие-нибудь предварительные пытки.
Мне освободили рот, вынув заклепку, затем палач схватил меня за плечо и потащил к эстраде; на которой сидели маршалы. Ду обратился ко мне с речью:
— Ты видел, ничтожный белый, — сказал он с презрительной улыбкой, — что представляют теперь наши армии. Вы долго притесняли нас, вы хотели сделать нас своими рабами, овладеть Азией, искони нашим материком. Теперь мы отвечаем на это победоносным походом в вашу землю, которая будет принадлежать нам от мыса Финистер и до Уральских гор. Мы знаем, что ты один из тех, которые проповедовали союз белых против Китая. Оттого ты и будешь казнен последним; мы решили дать тебе возможность увидеть, к чему привела твоя проповедь. Ты будешь повешен — но не задушен, не тревожься — потом тебя зароют в землю… Преклони колени, несчастный, перед нашим величием!
Все время палач дергал меня за плечо, стараясь поставить на колени; я догадался об этом по его жестам, но изо всех сил оказывал сопротивление.
Чувство ужаса уступило место припадку бешенства. Я оттолкнул палача и крикнул маршалу.
— Преклонить колени перед тобой, желтая обезьяна! Нет ты еще не знаешь силы белых. Вы полагаетесь на количество и торжествуете победу, потому что захватили нас врасплох, раздавив своим множеством. Глупая мартышка! Не пройдет и трех месяцев, как наши ученые и техники изобретут способы истреблять вас миллионами. Подвигайтесь вперед, сколько хотите. Я знаю, чем кончится ваш поход. Ни один из вас не вернется в Китай, ни один!
Толпа, не понимавшая моей речи, но догадывавшаяся о ее оскорбительном смысле, заворчала, теснясь ко мне с угрожающими жестами. Это поддало мне жару. Я быстро нагнулся, сорвал с ноги башмак и швырнул в маршала. Он шлепнулся ему прямо в нос; золотые очки китайца свалились от удара.
Толпа завыла, передо мной мелькнули ножи, сабли… Я ждал уже смерти-избавительницы от пыток, но маршал что-то крикнул и толпа отхлынула.
Меня потащили к столбу, накинули на шею петлю. Палач схватил конец веревки, перекинутой через блок, повис на ней и поднял меня над землей. Петля затянулась, я задыхался, у меня потемнело в глазах. Но прежде, чем я успел потерять сознание, палач отпустил веревку и ноги мои снова коснулись земли.
Велика сила инстинкта самосохранения! Лишь только мои ноги уперлись в землю, мои руки поспешили отпустить затянувшуюся и душившую меня петлю. Но я не успел перевести дух, как снова был поднят и снова корчился, задыхаясь в петле.
Пять раз повторял палач этот прием и всякий раз мои руки, помимо моей воли, растягивали петлю, подготовляя меня для новой пытки.
Наконец, меня спустили на землю в последний раз и сняли петлю с моей шеи. Как ни был я ошеломлен этой пыткой, у меня еще хватило энергии взглянуть на маршалов и выругать их канальями, мерзавцами, вампирами, обезьянами. Но обезьяны толковали о своих делах, не обращая ни малейшего внимания на мои крики.
Меня потащили к могиле, опустили в нее и принялись закапывать. Сырая холодная земля постепенно охватывала мои ноги, живот, грудь. Холод пропитывал мое тело насквозь, до мозга костей, страшная тяжесть давила на мою грудь, я с трудом дышал. Палач, опустившись на колени, заботливо уминал ладонями землю вокруг моей шеи.
В эту минуту я увидел моего знакомца, сиамского корреспондента. Он исполнил свое обещание навестить меня перед «церемонией». Он семенил ножками, улыбался, кивал мне головой, и посылал воздушные поцелуи.
— Как вы себя чувствуете, коллегам — спросил он. — Надеюсь вам покойно… хе, хе!.. Не угодно ли папироску?.. я подержу… хе! хе!..
— Пошел к черту, животное! — прорычал я. — Невежа! — сказал он обиженным тоном. А еще парижанин!
И он отошел, оскорбленный до глубины души.
Тогда палач левой рукой схватил меня за бороду, откинул мою голову назад, а пальцами правой руки впился в мой левый глаз, вырвал его и бросил собаке. Еще секунда — и правый глаз последовал за своим злополучным товарищем. Я чувствовал, как мои пустые орбиты облились горячей кровью, слышал, как отвратительные мопсы чавкают моими бедными глазами, и — удивительная вещь! — несмотря на отсутствие глаз видел перед собой палача, готовившегося отрубить мне голову.
В ту минуту я решительно никак не мог понять, чем объяснить это явление.
Палач несколько раз взмахнул саблей, потом присел на корточки, и размахнулся…
Сабля свистнула в воздухе. Невольный крик сорвался с моих губ…
Размышления отрубленной головы. Голос Ванга. Воскресший Пижон. Джим Кеог и Вами. Свадьба. Банкет. Мое поздравление. Прогулка с Пижоном. Вещий сон.
Я кричал и не мог остановиться, хотя уже не сознавал, что происходит вокруг меня.
Я тщетно таращил глаза или, лучше сказать, пустые орбиты моих глаз; палач куда-то исчез, все вокруг погрузилось в какую-то мглу.
Наконец, мой крик прекратился. Теперь другой звук, напоминавший глухие раскаты грома, поразил мой слух.
— Моя голова отрублена, — думал я. — Она покатилась куда-то например, к ногам маршалов… Но она еще сохранила жизнь и смутно воспринимает звуки. Этот гул, вероятно, грохот барабанов, приветствующих мою казнь…
