Здесь же события намного ускорились и в совершенно ином политическом раскладе. Если бы венгры не пошли на генеральное сражение с Ярославом у Днепра, то имели бы силы еще лет двадцать-тридцать сопротивляться ослабевающими день ото дня печенегам. А теперь… теперь их дни были сочтены, как бы грустно это не звучало.
Когда-то так в прошлое ушли скифы, сарматы, авары и многие иные племена, что не выдержали конкуренцию за место под солнцем. Теперь наступал их черед. Они были слишком гордыми, чтобы отказаться от своего образа жизни. И слишком слабыми, чтобы за него держаться.
Касоги же и прочие народы, перебежавшие на сторону халифата и выступившие против Ярослава, не находились в столь щекотливом положении. Поэтому русские джонки, развернувшись строем фронта, преследовали их и терзали, стараясь нанести как можно больший урон.
Наместник же Херсонеса смотрел на открывшуюся перед ним картину волком. Ему было страшно. Он, как и многие аристократы нутром чувствовал ту опасность что исходила от Ярослава. И, несмотря на то, что эта победа была в интересах Византии и его лично, отнюдь ей не радовался. В этих дымах и огне, которыми покрылось море юго-восточнее Кемерийской переправы, он чувствовал что-то демоническое… что-то потустороннее… Во всяком случае именно эти образы рисовало ему его воображение.
— Язычник… — тихо произнес наместник, вслушиваясь в звуки ветра, что доносили, как ему казалось, отголоски криков с поля боя. Оно было очень далеко и вряд ли бы можно было что-то услышать, но… ему так казалось.
Он тяжело вздохнул.
Перевел взгляд. И вздрогнул.
Многие воины на его корабли молились. Но они возносили слова благодарности за желанную победу отнюдь не Всевышнему. Нет. То тут, то там шелестом неслось: «Посейдон… Посейдон…»
— Спаси и сохрани, — нервно перекрестившись, произнес наместник. Но никто не обратил внимание. Губы этих людей шептали благодарственные слова Посейдону, а глаза горели странным огнем. Иногда, очень редко наместник встречал такие же взгляде на церковной службе. Он немного побледнел и хотел было еще раз перекреститься, но натолкнулся на тяжелый взгляд капитана корабля, уже седого и очень опытного моряка из Аттики:
— Не гневи Бога, наместник, — тихо, почти шепотом произнес он. — Сам видишь — слухи не врали.
— Бога? Как мое крестное знамение может прогневить Бога? Ибо это его прославление! Это… — хотел было еще что-то сказать наместник, но осекся и промолчал, потому что на него смотрел с осуждением все люди на этом корабле.
Моряки… это, наверное, самые суеверные люди в мире. После профессиональных солдат, разумеется. Хотя, спор за пальму первенства в этом вопрос мог бы стать бесконечным, начнись он всерьез.
[1] Киммерийская переправа — античное название Керченского пролива.
Глава 8
866 год, 18 сентября, Саркел
Наконец-то он прибыл в самую сильную крепость Хазарии, где временно располагалась ее столица. Ну, теоретически. Так-то в Хазарском каганате уровень развития государства был столь незначительным, что даже такое понятия, как «столица» еще не существовал. Где каган, там и столица.
Все-таки хазары еще не вылезли из «коротких штанишек» степного бродяжничества. И жили они в настолько примитивной архаичной экономической и социальной модели, что их державу даже государством можно было назвать едва ли не с натяжкой. Авансом. Этакий союз племен едва-едва, одной лишь ногой ступивший на порог архаичного варварского королевства в самой его примитивной форме. И если бы не торговые потоки, которые хазары контролировали, то и не ступили бы. Никогда бы так и не выделившись на фоне того сонма их предшественников в Северном Причерноморье.
Да, в тех краях жили и скифы, и сарматы, и гунны, и многие иные. Но все их красивые и громкие титулы не меняли главного — за ними неизменно скрывался не более чем вождь. Просто вождь. Которые правил за счет личного авторитета и влияния. А их могущественные племенные объединения рассыпались сразу, как вождь или его наследник давали слабину. Каган в этом плане ничем принципиальным не отличался от того же Аттилы. Как только он ослабел, от него сразу начали отворачиваться некогда преданные племена. Что он им мог дать? Защиту? Больше нет. А иного у кагана и не имелось. В то время как взамен он просил ценные и очень ограниченные ресурсы. Даже несмотря на то, что каганат уже успел сделать маленький шажок, создавший ядро государства… ядро, которое не рассыпалось от первого же случайного потрясения, как разрушались племенные союзы.
Пока Ярослав форсировал пороги, спускал по Днепру, переходил Понтом и Меотидой[1], и далее поднимался по Дону, многое поменялось в политическом раскладе региона. Сильно поменялось. Восточные печенеги, узнав о поражении венгров, начали откочевывать на запад, за Днепр, с тем, чтобы занять их земли. Прямо вот до Дуная. Из-за чего ни степные дружины печенегов, ни их племенные ополчения более кагану были недоступны в этой борьбе. Булгары же, так и не пришли на помощь, выступив на стороне Хорезма. Из-за чего получилось, что хазары не только остались со своим врагом один на один, но и оказались вынуждены воевать со вчерашними союзниками. Разве что печенеги не предали их столь явно. Но им это было не выгодно.
Из-за чего союзникам из Руси Захария оказался чрезвычайно рад. Потому что они оказались единственными их союзниками в этой войне, что не постеснялся выставить войско. Ну и Византия, которую сразу не распознали, но также им обрадовались, заприметив. Впрочем, Захария прекрасно понимал — не пришел бы Ярослав, и ромеи не дернулись бы выступать на подмогу.
— Скверные у тебя дела, — прямо, без лишней дипломатии заявил Ярослав, сидя в юрте кагана. Сразу после вежливых приветствий.
Захария промолчал.
— Неужели мой удар по Египту ничего не дал?
— Дал. О! Эхо его даже тут слышно было.
— Тогда почему они не ушли?
— Потому что Хорезмшах больше не слуга халифата.
— Это как?
— Посмотри на меня, — грустно произнес каган. — Только я дал слабину, как от меня отвернулись все мои союзники. Вот и от него также все начали отворачиваться. Все, кроме тебя. И, если честно, я не понимаю, почему ты не отвернулся.
— Мне нужен покой в степи. Поэтому и не отвернулся.
— Покой… — горько произнес Захария. — Ты знаешь, что халиф сбежал из Самарры обратно в Багдад? Тюркские наемники очень этим оказались недовольны. Но халиф призвал себе на помощь арабское ополчение и собирает под Багдадом силы. Говорят, что он хочет раздавить Самарру, сравняв ее с землей.
— Гражданская война? — Выгнув бровь, спросил Ярослав. — Очень своевременно.
— Своевременно? — Переспросил Захария улыбнувшись. — Пожалуй. После того, как ты вырезал больше половины тюркских наемников при Александрии, а болгарский князь хоть и проиграл битву при Антиохии, но сумел сделать это достойно, ситуация сильно поменялась. По слухам, сейчас от великой армии наемников осталось едва ли треть. Да и та расположена в Иудеи и Сирии, разделившись. В Самарре их почти нет.
— Они уйдут из этих провинций?
— Они бояться Рагнара, что сидит на Крите и наводит ужас на восток Средиземного моря. Он ведь в любой момент может вторгнутся в Иудею или Сирию. Да и князь болгар не оставил своих попыток на успех. Говорят, что он вернулся домой и собирает большое войско. Он вдохновлен твоими успехами и огромной добычей, что ты взял в Египте. Кое-кто даже болтает, будто бы он нашел общий язык с Рагнаром. Да и ромейцы в Египте крепнут день ото дня. Так что — халифу есть чего бояться… и его тюркским наемникам тоже.
— А чего боишься ты?
— Я?..
— Впрочем, это не важно. — Усмехнулся Ярослав, не давая кагану ответить. — Ты призвал меня на помощь. Да, мне выгодно, чтобы ты устоял. Но все в этом мире стоит чего-то. Как ты оплатишь мне мои хлопоты? Я ведь из-за этого похода был вынужден отвлечься от важных дел.
