Он едва заметно скрипнул зубами, отметив тень улыбки на ее лице. Но сдержался от комментария. Они не раз уже обсуждали ее поведение. Но Пелагея, то есть, Преслава, была продуктом эпохи. И эпохи отнюдь не христианской, заря которой только-только поднималась над Европой. А потому мыслила в категориях, совершенно непривычных для женщин-христианок или даже женщин, вышедших из христианской через ее отрицание…
В середине II тысячелетия до нашей эры в Европу вторглись племена ариев, вырезав или ассимилировав практически все коренное население. С собой они не только смерть, но и определенную систему верований, традиций и характерных взглядов на жизнь. В последствие этот, изначально монолитный языческий культ раскололся, породив греческое, римское, кельтское, германское, балтийское и, конечно же, славянское язычество. Такое разнообразное и, в тоже самое время, основанное на единых принципах.
Так вот — для этого «европейского язычества», как бы это странного не звучало для обитателей XXI века, многоженство не было характерно. Ни у греков, ни у римлян, ни у кельтов, ни у германцев оно не считалась законным поступком. Вступить в брак одномоментно можно было только с одной женщиной. И то, не естественным образом, а согласно обряду. Иначе брак считался незаконным, а женщина оказывалась в статусе наложницы. При этом развод не являлся проблемой. Если есть законные основания, то пожалуйста. Например, измена или бесплодие.
Важным моментом было то, что ханжества в отношении к сексу, типичного для аврамических религий, у европейских язычников не было. Любой мужчина мог иметь кроме законной супруги неограниченное количество наложниц[1], статус которых был ниже, как и положение рожденных ими детей. Да, конечно, они считались далеко не теми порицаемыми всеми бастардами эпохи развитого христианства. Нет. Просто дети, входящие в полные права лишь после пресечения полноправных наследников от законных жен. Именно жен, а не жены, ибо жениться и разводиться можно было столько, сколько нужно. Статус детей, рожденных в законных браках, это ничуть ни умаляло.
Так вот. Славяне в этом плане не выступали каким-либо исключением, являясь неотъемлемой частью европейского этнического и культурного пула. В отличие от хазар, которые хоть и были иудеями, но относились к совершенно иному культурному наследию тюрков с свободно бытовавшей практикой многоженства. Да и в самом иудаизме, как продукте типично ближневосточных культов, это самое многоженство было вполне обычным делом еще в III–IV веках нашей эры.
Ярослав мог взять внучку кагана себе в жены. Но никак не второй женой, ибо подданные его этого просто не поняли и не приняли. В их глазах она была бы наложницей, а не женой, что немало бы обостряло отношения с каганатом. Если же все делать правильно, то для женитьбы Ярославу пришлось бы предварительно развестись с Пелагеей.
А она была весьма непростой штучкой.
Для так называемой кельтской провинции[2], к которой относились и славяне, положение женщины довольно сильно отличалось от южных форм европейского язычества или тех же ближневосточных культов. Здесь женщина имела довольно много прав, могла наследовать, владеть имуществом и так далее. Да, бесконечный цикл из родов и беременностей немало нивелировал эти социальные бонусы. Но не для всех. Из-за чего в рамках кельтской провинции можно было пусть и редко, но встретить и женщин-воинов, и женщин-вождей, и влиятельных жриц, живущих и действующих вполне самостоятельно. Та же Пелагея, то есть, Преслава, будучи еще простой жрицей Макоши, жила полной жизнь, не отвлекаясь на бесконечные роды и беременности. Она занималась сексом с теми, с кем хотела, боролась за политическое влияние и вела активную социальную жизнь, имея среди восточных кривичей определенное влияние. И это было еще до того, как она сошлась с Ярославом.
В чем же заключалась проблема развода с Пелагеей?
Прежде всего она была матерью двух его сыновей. Вполне себе здоровых. И развод мог привести в перспективе к конфликту отца с собственными детьми, как у того же Александром Великим с его папой. Вплоть до Гражданской войны. А оно ему надо?
Но это — в перспективе.
Другим неприятным моментом было то, что развод с Пелагеей для политического брака с внучкой кагана портил бы Ярославу отношения с практически всем жречеством и многими старейшинами кривичей. Как восточных, так и западных. Что, мягко говоря, не лучшая идея. Ведь через них очень скоро от него отвернутся и простые члены племени, посчитав, что он их предал. А кривичи — это тот фундамент человеческой массы, на который Ярослав опирался.
Ну и главное.
От него бы отвернулись не только кривичи, но и многие окрестные племена из-за того политического веса, который к тому моменту набрала уже Пелагея. С его подачи и при его помощи. Но сути это не меняло.
Все дело в том, что Пелагея к 866 году была уже не простой, а Верховной жрицей Макоши. Культа, который с легкой руки Ярослава очень сильно продвинулся и поднялся в регионе.
Под эгидой этого культа в Новом Риме функционировал госпиталь — единственное ординарное медицинское учреждение в радиусе, как минимум, тысячи километров. Также, под рукой его супруги находились курсы для жриц — первое специализированное медицинское учебное заведение в мире. И Пелагея через своих жриц несла окрестным племенам весьма передовые для эпохи знания в области медицины, но и санитарию с гигиеной. Например, среди восточных кривичей к 866 году всех повитух буквально заставили дезинфицировать руки при приеме родов. А это, в свою очередь, заметно уменьшило количество всяких осложнений. Что, как несложно догадаться, взрывной волной подняло авторитет культа. Ведь люди не понимали почему стали умирать меньше. Для них это было прямо связано с благоволением богини.
Так что эта женщина обладала колоссальным для региона политическим весом. И, если потребовалось бы, то осложнила Ярославу жизнь самым кардинальным образом. Даже «нечаянно погибнув». Ведь у нее оставались родственники и жрицы, вдохновленные ростом влияния их культа. Так что развод с ней выглядел крайне нежелательным. Этаким выстрелом в ногу самому себе.
Да, последний год ее несло.
Ярослава это бесило, но он понимал, почему она так поступала. Пелагея боялась. Но Ярослав понимал почему. Пелагея боялась. Просто и незамысловато. За судьбу своих детей. Из-за чего немало дергалась и психовала.
Пока она считалось простой жрицей Макоши, а Ярослав всего лишь военным вождем Гнезда, проблем не было. Она просто не понимала масштабы происходящих событий и жила в своем маленьком мирке. Но наш герой желая получить квалифицированного помощника, сам прокачал ее, объяснив масштабы планеты и происходящих событий. Из-за чего Пелагея в один прекрасный момент поняла, что она и ее дети стоят на пути Ярослава к престолу Византии. И хотя наш герой не раз говорил о том, что он такой «радости» для себя не желает, ему никто не верил. Ни Пелагея, ни Вардан, ни Фотий, никто иной. Для всех вокруг этот престол был ТАКИМ соблазном, что не пересказать…
Вот Пелагея и психовала, находясь буквально на грани нервного срыва. А Ярослав не знал, что с ней поделать.
С одной стороны, он ее без шуток любил. А с другой стороны, побаивался, ибо понимал, что нет пределов коварства и кровожадности у матери, что защищает свое потомство. Особенно у женщины, имеющий такой характер и ТАКОЕ влияние…
Завершив облачение в доспехи, консул Нового Рима помог супруге, и они вышли из палатки. Явившись к людям… к легиону, который был уже готов.
Осмотрев их. И тяжело вздохнув. Он коротко отдал приказ. И все пришло в движение.
По левому берегу Дона находились довольно многочисленные войска противника. Но вдалеке. В степи. И Ярослав пытался его спровоцировать на атаку. Поэтому, загрузившись, легион уже через какие-то полчаса начал высаживаться на противоположном от Саркела берегу Дона. Причем подчеркнуто вальяжно.
И степняки не заставили себя ждать.
Они ведь сопровождали корабли Ярослава от устья Дона. Слава консула Нового Рима была велика, поэтому они очень серьезно воспринимали его прибытие. Его самого и его людей.
