вырастают. Писатель дал Рычагову записку-обоснование.
– Что там?
– Расчёты. Аргументация.
– Значит, подготовил аналитическую записку, а не просто потрепаться пришел. Хорошо. Текст записки есть?
– Так точно.
– Что там с аргументами?
– Предлагает в мирное время ограничиваться тремя уровнями, которые должны обеспечить достаточный уровень пилотирования даже на сложной технике. В военное время обязательно четвертый уровень вводить. Считает, что мы должны готовить хороших пилотов, по его расчетам, неподготовленный пилот в современном бою – смертник, а это растрата народных средств.
– Так и написал, что растрата народных средств?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Почему он обратился именно к Рычагову?
– Во-первых, они с Рычаговым вместе воевали в Финляндии. Фактически, взаимодействовали во время похода на Оулу.
– А во-вторых?
– Почему-то Писатель считает, что Рычагов способен сделать быструю и головокружительную карьеру. По уровню аргументации, по постановке вопроса, у меня сложилось впечатление, что Писатель беседует не с командиром ВВС 9-й армии, а с начальником ВВС Республики.
– Эээ не надо иронии, Лаврентий, у меня хорошая память, как сейчас называется главный летчик, помню!
– Извините, товарищ Сталин. Почему-то меня этот объект, Писатель, чем-то раздражает. Я еще не могу сказать чем, но раздражает. Он не такой, как должен был бы быть! Если он пришел из будущего, то знает много важного. Неотложно важного! Но! Он ведет себя безответственно. Информацию цедит по чуть-чуть. С женщинами встречается. Ему что, в своем времени, женщин не хватало? Он ведь разговор со мной перенес из-за свидания, да… Я не понимаю этого, товарищ Сталин. Но ощущение неправильности есть. И я привык ощущениям доверять, товарищ Сталин.
– Твоя работа, Лаврентий, сделать так, чтобы твои ощущения обрастали аргументами. И только тогда о них докладывать. Мне нужны факты. Ты знаешь, какие-то допущения возможны. Но очень небольшие. Факты, аргументы, допущения, версии. И версии должны быть обоснованными, а не притянутыми за уши. И после этого можно принимать какое-то решение. Ощущения наркома внутренних дел не менее важны, чем ощущения его однопартийца, товарища Сталина. Но на основании одних только ощущений и товарищ Сталин, и партия принимать решения права не имеет. Так, Лаврентий?
– Так точно, товарищ Сталин.
– Ладно, Лаврентий, не включай солдафона. К Рычагову присмотримся. Что за вторая встреча?
– Вторая встреча – свидание с женщиной.
– Любовь? – это короткое слово произнесено было с большой иронией.
– Тут не все так просто, товарищ Сталин.
– Докладывай, Лаврентий. Не стесняйся.
– Встреча с некой журналисткой, Маргаритой Лурье.
– Интересно. Гирш Лурье или Йосеф Лурье к ней отношение имеют?
– Нет. Тут еще интереснее. – при этих словах Берии Сталин чуть приостановил свое тихое передвижение по кабинету. Что может быть интереснее связи с известным бундовцем или сионистом? Нарком продолжал:
– Маргарита Наумовной Лурье четырнадцатого года рождения, работает редактором «Литературной газеты». Она дочка Артура-Викентия Людвиговича Лурье, он же Наум Израилевич Лурья. Скандально известный композитор. Авангардист, ученик Глазунова, был близок к футуристам, участвовал в ЛЕФе, был сотрудником Наркомпроса, известен скандальным склочным характером. В 22-м уехал в Берлин, оттуда в Париж. В Париже стал дружить со Стравинским, Сувчинским, разделяет воззрения идеалистического движения евразийцев. Критикует СССР и его руководство. С женой, Ханной Лурье, развелся в 18-м году. С семьей связей не поддерживает. Но его дочка, во многом благодаря старым связям отца, вхожа к известным писателям СССР, бывает у Булгаковых, Ахматовой…
– Достаточно. Считаешь, ищет связи с заграницей?
– Не доказано. Но я бы считал, что для профилактики, так сказать…
– Знаю я твою профилактику, хотя, может быть ты и прав… Может быть, а может быть и нет! Ты по последнему документу всё сделал?
– Так точно. Проверяем. Но это займет какое-то время.
– Сам понимаешь, этот документ многое меняет. Все твои аргументы перевесить может. И ощущения тоже. Хорошо. Завтра с утра свои предложения ко мне на стол. Писатель когда придёт к тебе в редакцию? – И Сталин усмехнулся, хотя глаза его оставались такими же тревожными, как и в начале разговора.
– Завтра в 14–00.
– Ну вот и побеседуете. Но вопросы и свои предложения в 12–00 ко мне, ровно в 12–00, и ни минутой позже.
– Слушаюсь, товарищ Сталин.
«Ну, ну, попробовал бы ты не послушаться» – произнес про себя Иосиф Виссарионович, когда за «всесильным» наркомом закрылась дверь.
Глава тридцать седьмая
Будет секс!
Москва. 11 февраля 1940 года
Нет, вчера секса не было. Я проводил Маргариту, свою Марго, почти до дверей ее подъезда. Но приглашения подняться, даже затем, чтобы продекламировать «Собачье сердце», не получил. И дело было не в том, что Марго снимала небольшую комнату в коммунальной квартире, отнюдь. Просто в то время было как-то по-другому принято. Или мне так казалось? Но Марго была не из современных девиц, для которых секс на втором свидании – это признак «тормоза», а самый правильный принцип поведения – секс сразу же после знакомства, зачем до первого свидания тянуть? Революция и Гражданская внесли свой вклад в то, что нравы людей изменились, но еще не настолько. Стаканы воды [94] и даже батареи этих стаканов не могли очистить дремучую патриархальность крестьянства, как и не смогли размочить врожденную деликатность гнилой интеллигенции.
И вот, сорокалетний комдив мялся, что-то мямлил, гормоны лупили по его крепкой черепушке, а он вместо наглого приступа сподобился только ручку пожать, да поцеловать ее, причем даже не руку – кончики пальцев. А хотелось-то совсем другого! Но дал себе по рукам, а мысленно куда-то посередине тела, пониже поясницы, и стал прощаться с прекрасной Маргаритой. Ах! Как не повезло писателю, не сумевшему на тридцать пятой странице своего повествования втиснуть в него эротическую сцену с описанием того, что у кого как встало, торчало, поднялось, что куда попало, вошло или вышло, ну не прет ему, не прет! Остается деликатно отвернуться, чтобы дать влюбленному, не старому еще человеку, насладиться мгновением, которое прекрасно, но которое ему не остановить!
– Марго! Я человек военный. Поэтому прошу меня простить, если завтра куда-то пошлют, то уеду. Могут и дня больше не дать и даже часа не будет, чтобы заскочить попрощаться. Работа у меня такая. Родину защищать. Только помни, я обязательно вернусь! И обязательно, слышишь меня, обязательно найду тебя, где бы ты не оказалась.
Сказав чуть высокопарно, но искренне, я развернулся и пошел, не оборачиваясь, вниз по улице, навстречу неизбежному завтра. А Маргарита стояла у подъезда. Рука ее сжимала ручку сумочки, причем так, что еще чуть-чуть и ручка изящного изделия должна была превратиться в какие-то лохмотья, не выдержав напряжения… Но потом успокоилась. Она смотрела вслед быстро удаляющейся фигуре
