всю арифметику экстерном и перейти к чему-нибудь поинтереснее.
В четверг последним уроком была гимнастика. И тут Саша понял, что у тела троечника, в которое его угораздило попасть, есть свои преимущества.
В советской школе Саша был вполне типичным «по физкультуре не отличником», и кроме патологического отвращения этот предмет у него не вызывал ничего, а отжимания, подтягивания и влезание по канату казались неким высоким цирковым искусством не для обычных людей.
В старших классах он начал заниматься модным большим теннисом. Само собой, за деньги, с частным тренером, поскольку ни в какие бесплатные секции его не брали как человека для олимпийского резерва полностью бесперспективного.
И дело пошло на лад. Подтягиваться стало проще, но школьная физкультура все равно воспринималась как отстой и тошнилово.
В институте он занялся культуризмом, а летом — виндсерфингом в студенческом лагере «Волга». После вытаскивания из реки на свет божий тяжеленной, наполненной водой мачты, по десять раз на день, он постиг, что отжаться — это вообще раз плюнуть. Но все равно скукотища.
Преподавателем гимнастики у великих князей служил шведский поручик Вальфельд, по словам Никсы, только в этом году сменивший француза Деропа.
Погода была теплая — настоящее бабье лето с желтой листвой дубов и легким ветром с моря. Так что их выгнали заниматься на улицу.
Недалеко от Коттеджа был устроен целый гимнастический комплекс, до боли напоминавший именно школьную физкультуру: три деревянных турника с металлическими перекладинами, которые можно устанавливать на разной высоте, длинное бревно, по которому надо ходить, и наклонные брусья: подтянуться можно только внизу, в верхней части от ног до земли метр, как минимум.
Саша смотрел на эти пыточные агрегаты с некоторым внутреннем трепетом, вспоминая свою школьную физкультурную неуспешность.
Тут-то тело троечника и показало себя. Может быть, не так блестяще, как оно это делало до болезни, но Саша повис на турнике и подтянулся так легко, словно год занимался виндсерфингом. Бревно и брусья тоже покорились без проблем.
— У меня, наверное, были пятерки по физкультуре? — спросил он не менее ловкого Никсу.
— По чему? — переспросил Никса.
— По гимнастике, — вздохнул Саша.
— Это был твой любимый предмет, — сказал брат.
В пятницу Саша насладился лекцией Грота по всеобщей истории. Речь шла как раз о раннем итальянском Возрождении.
— Вы раньше так внимательно не слушали, — заметил Яков Карлович.
— Просто очень люблю этот период, — сказал Саша. — А «Божественная комедия» на русский переведена?
— Только отрывки. Полностью есть на французском. Но, думаю, скоро переведут.
— Не прошло и шести веков, — вздохнул Саша.
— Образованная публика может читать на французском, — заметил Грот.
— Образованная французская публика наверняка может читать на итальянском, но перевод почему-то есть.
— Во Франции не так распространен итальянский, как у нас французский, — возразил Грот.
— Бокаччо тоже на французском?
— Да, хотя Константин Батюшков перевел одну новеллу.
— Одну из ста?
— Да.
— А какую?
— Последнюю, о верной жене Гризельде.
Честно говоря, Саша в тайне надеялся, что Батюшков, будучи сумасшедшим, перевел его любимую новеллу: про то, как дьявола загоняли в ад.
— То, что для итальянцев было вульгарным народным искусством на вульгарном народном языке в отличие от высокой латыни, для нас — искусство для аристократии, — заметил Саша. — Хорошо, посмотрю на французском.
Грот слегка побледнел.
Ага! Значит, есть бесцензурное издание.
— Вам это рановато, — заметил учитель.
— Да, верно, Яков Карлович, у меня недостаточный уровень французского. Кстати, у может кто-то из ваших коллег или учеников взяться за перевод с итальянского?
— Знаете в рукописи сохранился перевод об артиллерийском и фейерверочном искусстве от 1685 года с отметкой, что перевод сделан по повелению царя Петра Алексеевича. Петру Великому тогда было столько же, сколько вам: 13 лет.
— Это комплемент? — поинтересовался Саша. — Или упрек? Великий Петр что-то полезное поручал переводить, а я — «Декамерон». Дойду и до полезного, Яков Карлович, вы не будете разочарованы. Дело осложняется тем, что Петр Алексеевич мог повелеть, а я только заплатить. И то не всегда. Ну, ничего, найду деньги. Я это умею. Так что переводчика не обижу.
— Комплимент, — сказал Грот.
На русском (который «русская словесность») в очередном диктанте на «ять» Саша сделал раза в три меньше ошибок, но все равно больше шести.
— Гораздо лучше, — сказал Грот.
И продиктовал несметное количество корней с «ятем», которые надо было вызубрить. И, судя по тому, что список оканчивался корнями на «дѣ», это было только начало.
Без преувеличения каторжная первая учебная неделя закончилась уроком игры на фортепьяно. Музыку преподавал молодой офицер Михаил Викторович Половцев. Саша ожидал увидеть на этой должности какого-нибудь итальянского виртуоза или австрийского композитора, но местные считали, что военный человек способен справиться со всем на свете.
Саша пару раз исполнил «К Элизе». Половцев оценил, похвалил за эффективную самостоятельную работу и задал учить «Лунную сонату». Первую часть.
Ну, хоть не полностью!
— Судя по вашей игре, вы справитесь, — резюмировал офицер.
И Саша понял, что настоящая каторга еще впереди.
К вечеру пятницы он несколько пришел в себя и у него возникло четкое ощущение, что одного предмета в программе не хватает. И это предмет, который был просто обязан там быть.
— А что случилось с русской историей? — спросил Саша. — Экзамен же был. А за всю неделю ни одного урока.
Дело было за вечернем пятничным чаем на веранде Соснового дома, в обществе Никсы и нового помощника Зиновьева — героя Кавказской войны полковника Оттона Борисовича Рихтера.
Последнего приставили к брату в последних числах августа, но только сейчас выпал случай поближе познакомиться.
Рихтер носил усы и окладистую бороду, которая его откровенно старила. И выглядел старше своих двадцати восьми. Но Никсе новый воспитатель пришелся по вкусу, так что он все больше времени проводил в его обществе. Глаза у Рихтера были умные, а имя красовалось на мраморной доске лучших выпускников Пажеского корпуса, что давало некоторую надежду на то, что как отличник с отличником они с Сашей в конце концов поймут друг друга.
— С русской историей случился Август Федорович Гримм, — объяснил Никса, собственноручно разливая чай, то бишь пододвигая чашки и открывая и закрывая краник самовара.
Про Гримма Саша уже слышал. Собственно, Август Федорович сменил оставленного Титова на должности главного наставника великих князей.
— Август Федорович считает, что история России не может служить предметом серьезного изучения или преподавания, — продолжил Никса, — поскольку это только случайное сцепление фактов, не имеющих между собою никакой внутренней связи.
— В таком случае у нас настолько оригинальная история, что ее просто необходимо изучать, больше ни в одной стране
