быстро — то от «апоплексического удара» табакеркой в висок, или «геморроидальных колик», вызванных серебряными вилками, воткнутыми в тело. Так что хочешь, не хочешь, но все боярство «прошерстить» придется, и тщательно, без всякой жалости. Если аристократии хребет не сломать сразу, показав кто дома хозяин, то проблемы только возрастут. А так повод для расправ имеется — слишком многие от второго самозванца почестей удостоились.
— Вот с них и начнем, по одному переберем. А потом за сторонников Шуйских возьмусь, те не менее опасны. Но делать это нужно чужими руками, свои опричники нужны с новым «Малютой»…
— Все, боярин, смерть твоя пришла.
Все было сказана настолько просто и буднично, что Василия Михайловича озноб пробил — он осознал, что его не просто убьют, замучают до смерти, причем так, что он даже не помыслил до сих пор о тех способах. Странно, но в такой ситуации, видя вокруг себя угрюмые морды с грязными космами давно нестриженных волос, и ощущая гнилостный запах из беззубых ртов, и тошнотворный дурман от вечно нестиранных лохмотьев, его разобрал нервный смех. И одновременно испытал отчаянную жажду жизни, мозг лихорадочно заработал, мысли заметались в голове, пока не нашли одну, как ему показалось — спасительную.
— Не надоело по лесам скитаться, православные?! Ведь убьют почем зря, или зиму не переживете, от голода сдохните. Считайте, что вам повезло — богатыми можете стать в одночасье, и все грехи ваши позабудут, сам патриарх отпущение всем даст…
Договорить он не успел, как получил сильный пинок в бок — хорошо, что нога в лапте была, не в сапоге, а так согнулся в три погибели, застонав. А тати дремучие заржали, что лошади не кормленные. И разноголосица грянула, гнусавая, злобная, ненавидящая.
— О как сказки запел, немощь бледная — врет со страха!
— А мы его на углях зажарим, пусть рассказывает дальше — ишь, богатство посулил, сам патриарх благословит?!
— Брешет, как сивый мерин — вот и охолостим его!
— Снимайте порты с боярина, враз и сотворим, отрежем ему все, не будет более рода боярского!
— И попользуем его, баб давно не было, а тут кожа гладкая, белая…
Последние предложения вызвали всеобщий смех, и с него действительно стали снимать порты, что вызвало прилив ужаса. Волосы у Василия Михайловича встали бы дыбом, просто шапка им не дала подняться, а самого пробила такая дрожь, будто в студеную порубь опустили. Князь не сомневался, что над ним проделают все кощунство, что было высказано, и понял, что нужно говорить во чтобы то не стало. Они ведь разбойники, им богатство нужно больше, чем его смерть с муками.
— Да не брешу я! Государев указ царя Иоанна Владимировича выполняю. Повелел тех, кто ему «тушинского вора» доставит, с царицей Маринкой — тысячу рублей за каждого выдаст, и всем кто из холопов и смердов, сие выполнит, то детьми боярскими станут, и каждому усадебку пожалую. А ежели боярин или князь какой самозванца и его женку поймает, то боярской шапкой пожалует, в чести будет! Тысяча рублей серебром — это четыре пуда, вам всем хватит, от своей доли откажусь, и еще приплачу сам!
Рубец Мосальский кричал во весь голос, с надрывом, понимая, чем быстрее улестит разбойников, тем спасет свою жизнь. Не станут его холостить, призадумаются — желание разбогатеть главное разбудить, чтобы блеск злата-серебра разум затуманил. Его не перебивали, и это был хороший знак — он продолжал горячечно «обольщать»:
— Я ведь час назад «царицу» Маринку саблей полоснул прямо по наглой морде — за ними погоней гнались с боярином Бутурлиным и десятком холопов, поймали, перебили всех, а тут ляхи, с дюжину али два десятка, не больше, ежели с пахоликами посчитать. Бились мы с ними, но смяли нас — я за помощью кинулся, православные. Если туда пойдем, то ляхов всех перебьем запросто, католиков поганых! А тела царика и блудной «царицки» государю нашему отнесем, он всех наградит. И простит не только вас, но и меня — вины на мне тяжкие лежат, дело доброе сделать было нужно, вот и вбили мы «тушинского вора», и Маринку Мнишекову не пожалели!
Ох не зря он обмолвился насчет собственной вины — когда с татями дело имеешь нельзя себя праведником выставлять. Вот это и заинтересовало разбойников больше всего, они даже на ноги его поставили, встряхнули, а самый косматый и крепкий из них, видимо атаман, хмуро произнес, дыхнув на него гнилью через щель выбитых зубов.
— Обзовись, ты кто таков будешь? Какого рода будешь? Что-то морда твоя мне знакома, не из бояр московских, часом?!
— Князь я, Рубец Мосальский, Василий Михайлович! По правую руку от царя Димитрия Иоанновича был всегда. А вот этот, — мотнул головой в сторону леса, — самозванец проклятый, ликом черен, вор. Я ведь думал что царь спасся, пришел в Тушино — а мне на него и показали. Но как скажешь при всех, что не царь это, а жид, на престол державы нашей ляхами влекомый, пришлось мне тоже кланяться и признавать. А кто не похотел того делать — убивали сразу, чтобы тайну самозванца сберечь.
— Правду говоришь, княже — видал я тебя в потешном городке, что царь Димитрий Иоаннович для игрищ своих построил. Ты ведь тогда в красном атласном кафтане был, соболями отороченном.
— И на жеребце вороном, что покойный царь мне подарил, он меня за службу верную еще поместьями наградил, — Рубец Мосальский поспешил добавить фактов, видя, что отношение к нему немного подобрело. А тут нужно, как говориться, «ковать железо пока оно горячо».
— Там «Тушинский вор» со своей Маринкой лежит — поляки их закопают, не тащить же с собою. А мы выкопаем и в Дмитров принесем. Но ежели кто-то из них равен, то на поляне той костерок разведут, и в сон улягутся — тогда мы на них нападем, сонными в ножи возьмем. И честь с богатством тем обретем, и всем полное прощение обязательно будет.
Василий Михайлович посмотрел на обступивших его разбойников — те уже не гоготали как гуси, призадумались. Ему поверили, и это главное, просто боятся с ляхами связываться, те на сечу злые и сабли у них острые. Но с другой стороны никакого риска, если трупы самозванца и Маринки уже прикопали, только отрыть их — то дело недолгое и неопасное.
— Хорошо, пойдем вместе, — после долгого раздумья произнес атаман, и немного подумав, вернул ему саблю в ножнах…
Убийство царя «Дмитрия Иоанновича» 27 мая 1606 года — до сих пор все гадают, кто же он был на самом деле
