честь, это уже дело десятое. Если каждая несправедливо уволенная гувернантка начнет стрелять в бывшего работодателя, то что же тогда начнется? К тому же, убили не простого помещика и дворянина, а Предводителя уездного дворянства! Пусть и не политическое, а уголовное преступление, но все равно, в уездных масштабах Предводитель — фигура!
Вполне возможно, что там, где раньше служил Лазаревский, Предводитель дворянства и был уважаемым человеком, но не у нас. И еще — у покойного остался малолетний ребенок, молодая жена. Так что, адвокат, отстранив прокурора, совершил не тактическую, а стратегическую ошибку.
Лазаревский дело изучил, процесс возобновили. И первым, кого вызвали в качестве свидетеля, был ваш покорный слуга. Почему меня? Тут все просто. Ведь изначально я занимался жалобой Зуевой, в которой она требовала извинений со стороны Сомова, а также выплату ей жалования.
Изложив обстоятельства дела, я ждал какого-нибудь важного вопроса со стороны защиты. Но отчего-то защитник не стал акцентировать внимание на моем разговоре с дворецким. Он даже не потребовал провести очной ставки в зале суда. А имел полное право. Будь я на месте Топильского, то заранее заронил бы среди присяжных заседателей червь сомнения — а не сынок ли покойного Предводителя подкинул под подушку гувернантки кольцо?
Но адвоката больше интересовало — что сделал следователь для проверки жалобы? Почему не сумел защитить безвинную женщину?
Спрашивается, зачем говорить об этом сейчас? Обличить судебного следователя, укорять его в черствости и бездушии, из-за чего женщина пошла на преступление — очень правильная идея. Только не следовало вылезать с этой идеей прямо сейчас, а поберечь ее для своей речи, когда в заключение судебного заседания адвокату дадут слово для защиты. Вот, там бы Топильский и говорил, и обличал меня, сколько влезет, а я бы слушал, вздыхал и помалкивал. Сейчас же вопрос адвоката напоминал преждевременный выстрел из засады. И засаду выдал, и стрелял зря.
Нет, так нельзя. Свои действия я перечислил, обозначил время, посетовал, что из-за болезни господина Сомова не сумел встретиться с ним при жизни, не смог повидаться с самой Зуевой, а строить версии без разговора с жалобщицей (ну, пусть истцом) и объектом жалобы — нелепо. Зато присяжные заседатели укрепились в мысли, что гувернантка могла бы немножко и подождать, пока следователь занимается ее жалобой. А Чернавский, известный своей дотошностью (не я придумал, пересказал потом один из присяжных), правду бы отыскал. И чего она сразу за пистолет-то схватилась?
К слову — когда упомянул о «болезни» Сомова, по залу прошел легкий смешок, а адвокат удивился — с чего это вдруг? А я сделал вывод, что столичный защитник, готовясь к процессу, ограничился тем, что ознакомился лишь с бумагами. Почему-то не попытался навести справки о личности жертвы, а ведь мог бы. Сидел несколько дней в гостинице, непонятно, чем он там занимался, а мог бы погулять, поговорить с людьми. Да хоть бы у своей подзащитной справился — что за человек был покойный Николай Сергеевич Сомов?
Сегодня шел восьмой день процесса. Всем осточертела и госпожа Зуева, и адвокат. Думаю, присяжные уже подумывали о том, чтобы самим прикончить обвиняемую. А заодно и присяжного поверенного.
Дворецкий Павлов наотрез отказался признаваться, что он сказал судебному следователю о разговоре отца с сыном касательно кольца. А что вы хотели? Топильскому следовало устроить между нами очную ставку, вот тогда присяжные убедились бы, что правда на стороне следователя. А что теперь? Еще один выстрел пропал вхолостую.
Возвращался почти в сумерках. Хорошо, что луна светила в полную мощь, а улица очищена от снега, продираться сквозь сугробы не пришлось, поэтому дошел быстро. Что там Нюшка приготовила на ужин? Она говорила, но я забыл. Или попросту прослушал. Ладно, разберемся.
Подошел к собственному дому, собрался открыть калитку и услышал, что во дворе раздаются чьи-то голоса. Один показался знакомым. Невольно остановился, прислушался.
— Так здесь подождем, зачем в дом вламываться?
Точно, знакомый голос. Я его сегодня слышал, во время процесса. Но второй голос — грубый, был незнакомым. И обладатель этого голоса не желал торчать во дворе.
— Поручик, мы здесь неизвестно сколько простоим. Я не хочу из-за вашего судейского жопу морозить. — Стукнув кулаком в дверь, прорычал: — Открывай дверь, сучка! Кому сказано⁈
В ответ прозвучало что-то «бур-бур», потому что отвечали из-за двери. И что, Нюшка домой не ушла? Ей же велено было — как только стукнет семь часов вечера, шлепать в Борок.
— Тебе сколько можно говорить…?
В конце фразы прозвучало нецензурное слово, которое не стоит произносить в присутствии детей, особенно девочек.
Кто это там такой борзый? И кому он приказывает?
Осторожно открыв калитку (она у нас смазана, не скрипит), вошел во двор, оценил диспозицию. Около двери стояло трое мужчин. Лунный свет не слишком-то яркий, но рассмотреть можно. Все трое в офицерских шинелях, только без сабель. Постоял, присматриваясь. Ба, то-то мне голос показался знакомым. Поручик Сомов собственной персоной. А с ним «группа поддержки». В полутьме погоны не могу рассмотреть, но явно, что обер-офицеры. Один — коренастый, опять стукнул кулаком в дверь.
— Открывай! — проорал он.
— Головой постучите, надежнее будет, — посоветовал я, подойдя поближе.
Услышав мой голос, вся троица повернулась ко мне. Вот теперь сумел рассмотреть, что приятели Сомова — оба поручики. Впрочем, какая разница?
— О, вот и сам господин Чернавский, — издевательски воскликнул Сомов.
— То, что я Чернавский, я и сам знаю, — довольно вежливо отозвался я. — А вот кто ко мне на ночь глядя пришел, понять не могу. А главное — зачем? Вот, лично вас, Сомов, я не звал. Если что-то нужно — пожалуйста, в Окружной суд. И вас, господа, это тоже касается.
Коренастый поручик, улыбнувшись во всю пасть, демонстративно ударил кулаком в собственную ладонь.
— Мы, господин следователь, решили вас немного поучить, — сообщил коренастый. Добавил со значением: — Всякая судейская братия, которая на российских офицеров гнусность возводит, должна быть наказана! А коли по закону дуэли запрещены, так мы по старинке, кулачками.
— Вздуем мы вас, — гордо сообщил третий — длинный и какой-то нескладный, стоявший дальше всех.
Если честно, я немножечко обалдел. Нет, я все понимаю. И то, что среди господ офицеров, вполне возможно, бывали не только благородные распри, заканчивающиеся поединками, но и банальное мордобитие. Но чтобы сразу три офицера явились к гражданскому чиновнику с намерением ему накостылять? Трое на одного? Как-то не слишком благородно. Но с другой стороны,
