Я стоял и вспоминал два прошедших месяца, с трудом подавляя чувство глухого раздражения, постоянно сопутствующее этим неприятным для меня воспоминаниям. Я, наивный, думал, что после того как сильно меня торопили с выбором невесты, считай со свадьбой, сборы в поездку к нелюбимым мной островам будут начаты сразу же после оглашения родным моего выбора. Как же я ошибался! Мгновенно выяснилось, что честь и достоинство русского императорского дома может пострадать из-за такой спешки. Так что готовиться начали по всем правилам, долго и с расстановкой, слава богу, я в этом почти не учувствовал. Но этого 'почти' вполне хватило мне, чтобы осатанеть от приготовлений и что самое главное – я был практически не в состоянии заниматься своими делами. Меня постоянно дергали, мое мнение спрашивалось буквально по любому вопросу, а после его оглашения тут же оспаривалось, что доводило меня до медленного закипания. Неужели они не понимают, что мне полностью все равно даже на каком именно корабле я поплыву, не говоря уже о том, во что именно я буду одет сойдя на берег или какой мундир будет на мне на балу непременно организованном в честь моего приезда…
Но вот, наконец, последние приготовления к моему отплытию подходили к концу. Вещи были уложены, корабль готов, все необходимые распоряжения отданы. Даже матушка, наконец, кажется, определилась со всеми своими платьями.
Оставалась только одна нерешенная проблема. Висела она надо мной дамокловым мечом аж с ноября прошлого года. С памятного дня представления Манифеста об удельных крестьянах в Совете министров. Признаться меня поразила тогда та поддержка, которую я получил со стороны Николая Карловича Краббе. Военный министр, казалось бы человек вельми далекий от земледельческой тематики, с неожиданным знанием дела и незаурядным талантом оратора выступил в защиту моей идеи с освобождением крестьян без выкупа. Более того, свои аргументы он представил так ловко и умно, что не согласиться с ними было нельзя. Мне этот эпизод запомнился и после заседания я хотел встретиться с Николаем Карловичем наедине – поблагодарить его за оказанное содействие. Меня снедало любопытство, откуда адмирал так хорошо знаком с этой темой. Однако вскоре после заседания министр заболел и нашу встречу пришлось отменить. Позднее, занятый более насущными проблемами, я и вовсе и думать забыл про этот случай, списав все случившееся на энциклопедическую эрудированность адмирала, благо Николай Карлович действительно славился как человек глубокого ума и обширных знаний. Но вопросы, вопросы-то остались…
Откуда все-таки у Краббе такие познания в крестьянской проблеме, причем не профанские, которые можно выудить из газет и светских пересуд, а вполне конкретные и чрезвычайно глубокие? Почему у меня возникло такое чувство, что его речь и аргументы, представленные в Совете, давно продуманы и отрепетированы? Наконец по какой причине Николай Карлович поддержал мою точку зрения и по сути помог продавить Манифест, когда я заколебался под возражениями других министров? Он вполне мог этого не делать, и не сделал бы, был я уверен, если бы это не было ему выгодно.
И чем больше я думал над этим, тем больше приходил ко мнению, что мне надо лично пообщаться с морским министром по этому вопросу. К несчастью, загрузив себя другими делами, я длительное время не находил время, чтобы встретиться с адмиралом и поговорить по душам. Когда же я наконец это сделал, Николай Карлович не стал ничего скрывать. На мой прямой вопрос, он, в своей привычно-невозмутимой манере, неспешно ответствовал:
– Ваше Величество, ваш дядя, Великий Князь Константин Николаевич, уже давно продвигал в правительстве проект аналогичный вашему Манифесту. Не далее как 4 года назад, еще перед крестьянской реформой, он, насколько мне известно, лично пытался убедить Его Величество принять освобождение крестьян без выкупа. Ему это не удалось, Государь предпочел пойти на компромисс с помещичеством. Будучи долгое время сподвижником вашего дяди, в бытность его на посту Морского министра, и, что скрывать, его давним другом, я лично вносил подготовленный им проект на рассмотрение Государственного совета. Несмотря на то, что проект не прошел, я хорошо помнил его и когда вы только начали свое представление Манифеста, был убежден, что Вы обратили внимание на проект Константина и решили провести его через Совет.
Я признаться был ошарашен, однако объяснение адмирала все сразу ставило на свои места. Вопросы относительно Манифеста ушли сами собой. Зная о проекте дяди и участии в нем Краббе стоит ли мне удивляться, что морской министр в нужное время оказался, как говорится 'в материале' и не только поддержал, но даже дополнил мои соображения по крестьянскому вопросу? Однако сама ситуация мне категорически не нравилась. И Краббе, и Рейтерн были ставленниками дяди Константина и, как я убедился, до сих пор поддерживали с ним весьма тесные связи. Конечно замечательно, что наши интересы совпали и Николай Карлович оказал мне содействие в нужный момент. Но, если эти интересы будут противоположными? Чью сторону займут мои министры? Мою? …Или дяди Константина?
Тут надо отдельно рассказать о моем дяде. С самого детства Великому Князю Константину была предречена морская карьера. Такова была традиция российского непотизма: все важнейшие посты распределялись среди членов Императорской фамилии. Он принимал самое деятельное участие в преобразовании русского парусного флота в пароходный. Он пересмотрел уставы флота, привлекая к этому лучших людей флота, сам лично рассматривал все поступавшие замечания, и сам написал несколько глав. Среди его ставленников были такие знаменитые люди, как Краббе, Головнин, Рейтерн, Гончаров, Писемский, Григорович, Максимов. И многие, многие другие.
В последние годы влияние Великого Князя сильно возросло. В деле освобождения крестьян ему принадлежала видная и почетная роль: он отстаивал в Главном комитете как принцип освобождения, так и вообще интересы крестьян против крепостнической партии. Яркие речи и либеральные настроения быстро выдвинули Константина Николаевича на первый план, заставив потесниться даже его брата-Государя.
Вершины своей карьеры Великий Князь достиг в 1861 году. Будучи назначенным наместником Царства Польского, Константин должен был успокоить разгорающееся волнение и замирить поляков. Но не смог, за что чуть не поплатился жизнью. Великий Князь был вынужден сдать свой пост и уйти в отставку.
Константин принял свое поражение тяжело и винил в нем не столько себя, сколько глупую и недальновидную, по его мнению, политику брата. Причем винил не в кулуарах, а прямо в центральной прессе. Понятно, что это так же не способствовало сближению братьев. Этим и объяснялась холодность в их отношениях в последние годы.
