До меридиана Нарвы шли и по ночам. После него только днем. Здесь глубины резко уменьшаются, много островов и банок. Возле острова Котлин встали на якорь. За островом начиналась самая мелководная часть залива. Одно время она носила название Маркизова лужа. Был в начале девятнадцатого века министром морского флота России какой-то иностранный маркиз, который считал, что российским морякам дальше заплывать вредно и опасно.
Как-то, будучи в Кронштадте, я пошел купаться на городской пляж. Поскольку не люблю плавать, касаясь руками дна, решил зайти на глубину. Шел долго. Уже берег почти не видно, а глубина всего по грудь. Плюнул я и пошел в обратную сторону, чтобы больше никогда не посещать пляжи на острове Котлин.
Попал я в Кронштадт на переподготовке. Время от времени меня, как офицера запаса военно-морского флота СССР, загоняли под власть министра обороны. Вояки делали вид, что чему-то учат меня и других офицеров торгового флота, а мы, посмеиваясь над их тупостью, делали вид, что чему-то учимся. На самом деле это был отдых за государственный счет. По месту работы мне выплачивали средний заработок. Поскольку в то время я мыкался в каботаже, меня это мероприятие устраивало. Чего не скажешь о моряках-загранщиках. Они деньги делали на перепродаже заморских шмоток, рублевая зарплата их интересовала постольку-поскольку. Собрали нас около сотни человек со всей страны, выдали офицерскую форму, поселили в казарме и начали читать лекции, знакомя в основном с допотопным оружием. Не могли они доверить главные военные секреты страны каким-то «шпакам». Я однажды спросил, зачем они это делают?
— Когда мы погибнем, вы займете наше место! — пафосно заявил мне преподаватель, капитан первого ранга.
Хотел я ему сказать, что после гибели армии война сразу закончится. Ведь война — это производная от армии, а не наоборот. На самом деле ребята заимели теплое местечко, с которого поплевывали на собственную армию. Тихая, спокойная жизнь в экологически чистом во всех отношениях месте — в закрытом городе с военными патрулями вместо милиции. Ни преступников, ни туристов. Попасть в Кронштадт можно было только на катере, имея пропуск. На причале их проверяли. У кого не было — сразу ехал в обратную сторону. В магазинах изобилие и отсутствие очередей, в отличие от Ленинграда, куда приезжала вся область и еще из соседних, чтобы отстоять несколько часов и наконец-то узнать вкус колбасы и почувствовать нежное прикосновение туалетной бумаги. Сейчас воспоминания о гримасах социализма кажутся нелепой и смешной фантазией, но ведь был этот маразм, был. И многие «совки» были уверены, что это и есть рай на земле, что в капиталистических странах живут хуже. Они ведь никогда не бывали по ту сторону «железного занавеса», а тех, кто бывал, слушали с пренебрежением: «Мели Емеля, твоя неделя!».
Купец Антип Федорович Булава предупредил меня, что, как только мы встанем на якорь возле острова Котлин, к нему в Новгород сразу помчится гонец с этой вестью, и примерно через неделю туда прибудет караван новгородских купцов, В ожидании их, часть матросов занималась перевозкой на берег бочек с селедкой, чтобы освободить трюм. Куда-то ведь надо будет грузить то, что привезут русские купцы. Селедка — тяжелый и занимающий много места товар, но не самый ценный. Если что-то случится и потеряем ее, долго горевать не буду. Остальные члены экипажа в свободное от вахты время ловили рыбу, охотились на морского зверя, нерпу и тюленя, и на островах собирали ягоды и грибы и охотились на птицу. Конец лета — самое время заниматься этим. Пернатой дичи здесь было валом. Утки и гуси кормились большими стаями. Мои матросы били их из луков и арбалетов, используя стрелы с толстыми и тупыми наконечниками, которые не столько пробивали птицу, сколько ломали ей кости. Еду теперь готовили на берегу, так что экипаж ел много свежего вареного и печеного мяса и рыбы.
За тюленями и нерпами приходилось погоняться. Впервые я видел нерпу в море Лаптевых. Мы стояли на якоре на баре реки Яны, перегружали лес на речные самоходные баржи. Пищевые отходы кок выбрасывал за борт. Вышел я после обеда на корму перекурить и потрепаться. Вдруг вижу, из воды голова усатая торчит, похожая на человеческую, облаченную в каску, и смотрит на меня внимательно, не мигая, черными круглыми глазами. Температура воды была минус три градуса. Я в конце каждой вахты звонил в машинное отделение, чтобы узнать температуру забортной воды и записать в судовой журнал.
Догадавшись, что это не человек, я спросил:
— Чего надо, братан?
— Пожрать приплыл. Харч у нас отменный, таки да, — ответил за нерпу старший матрос, одессит, который работал здесь каждый сезон, длившийся от силы три месяца, а оставшуюся часть года отдыхал в любимом городе.
Оказывается, нерпы знали судовое расписание и приплывали перекусить деликатесами, выбрасываемыми за борт. У каждого свой вкус. Потом эту нерпу пристрелил шкипер одной из барж, приехавший из Ленинграда на сезон за длинным рублем. В сырой северной столице шапки из водоотталкивающего меха нерпы были в цене.
Я тоже съездил на остров Котлин, пособирал грибы. Говорят, я на них фартовый. И это несмотря на то, что любил спать после обеда. Сосед в деревне рассказал мне примету: если на Пасху ляжешь спать после обеда, не видать тебе грибов, как своих ушей. Видимо, эта примета была придумана не про атеистов. Часть острова покрыта сосновым бором, часть — смешанным лесом. В бору нашел много белых грибов, а в смешанном лесу — черники, над которой, как положено, кружили эскадрильи комаров. Вернулся на барк с темно-синими пальцами и губами.
Там меня ждал гость — местный житель, приплывший на кожаной лодке, напоминающей каноэ. Это был низкорослый худой блондин с длинными волосами, схваченными сзади в конский хвост, и белесыми, рыбьими глазами. Одет он был в кожаную рубаху длиной до коленей и кожаные штаны. И то, и другое было грязное и воняло дымом и еще чем-то кислым, неприятным. В руке он держал зимние беличьи шкурки, сорок штук. Столько в среднем идет на шубу, поэтому и продают белку сороками.
Так понимаю, это представитель той самой чуди белоглазой, которая в будущем обретет государственность и возьмет гордое имя финны. Когда-то я работал в Беломоро-Онежском пароходстве, жил в Карелии и водил знакомство с финнами. Правда, на флоте встречались они редко. Да и в Карелии тоже. Раньше республика называлась Карело-Финской, но потом переписали население и выяснили, что в ней осталось всего два финна — фининспектор и Финкельман. Позже выяснилось, что это одно и то же лицо, и республику переименовали в Карельскую.
— Что ты за нее хочешь? — хотя я знал ответ, все-таки спросил на русском, медленно произнося слова.
— Медовуха! — весело улыбаясь в предвкушении неземного удовольствия, произнес абориген.
Кто бы сомневался! До сих пор помню Невский проспект ночью, заваленный бесчувственными телами пьяных финнов. Они приезжали в Россию на выходные, чтобы наверстать упущенное за пять рабочих дней. Одна радость — за редким исключением, финны не агрессивные по пьяни. Выпил-упал-проснулся-выпил…
Ученые утверждают, что у многих северных народов отсутствует какой-то ген, который предназначен для борьбы с алкоголем. Наверное, он перепрофилировался на борьбу с переохлаждением тела. Помню, на многих самоходных баржах, в которые мы перегружали лес на баре реки Яны, работали экипажи из местных. Муж — шкипер, жена — кок, дети — матросы. Ожидая морские суда, они ловили сетями красную рыбу и вялили, обменивая потом у моряков на водку. Я собирался приобрести несколько рыбин, для чего и затарился водкой. Тот самый одессит, старший матрос, показал мне тогда, как надо торговаться. Перебрались мы на баржу, зашли в каюту шкипера — мужчины неопределенного возраста, с пожухшим от пьянок лицом. В каюте были его жена, у которой лицо наоборот припухло, старший сын лет пятнадцати, достаточно свежий в силу возраста, и на кровати лежал и все время орал грудной младенец. Старшая их дочь, тринадцатилетняя, в это время училась азам любви на нашем судне, а дети поменьше ходили по коридорам и просили жевательную резинку. Они были уверены, что все морские суда ходят заграницу и экипажи привозят оттуда только жвачку. Первую рыбу, почти метровой длины и распластанную, одессит сторговал за две бутылки водки. Открыли бутылку, разлили на пятерых. Нам со старшим матросом по чуть-чуть, а остальное в три стакана поровну. Муж, жена и сын выпили залпом. Закусывать на стали.
