— Разливай вторую! — потребовал шкипер.
Пока одессит снимал с бутылку пробку из фольги, которая из-за наличия язычка именовалась «бескозыркой», жена пожевала хлебный мякиш, завязав получившееся узелком в носовом платочке, довольно грязном. Когда ей налили, обмакнула узелок в водку, а потом сунула в рот грудному младенцу вместо соски. Тот сразу замолк, радостно зачмокав. Дети тут с младенчества познавали радости жизни. Раздавив вторую бутылку, перекурили, лениво обмениваясь фразами.
— Еще рыба нужна? — спросил шкипер.
— Нужна, — ответил одессит и начал торговаться.
За третью бутылку я получил три рыбы, за четвертую — четыре, за пятую — пять…
Бревна мы грузили в порту Тикси по осадке, то есть, по весу, а здесь сдавали почему-то по счету. Один тальман был с нашей стороны, второй должен был быть из экипажа баржи. В нее влезало примерно пять тысяч бревен. По документам мы втиснули в баржу девять тысяч. Шкипера это не шибко волновало. Когда его растолкали пьяного и потребовали отойти от борта, он начал бегать по нашему судну, разыскивая жену и старшую дочь. Обеих дам, пьяных и удовлетворенных, передали ему в прямом смысле слова из рук в руки. То-то мне показалось странным, что дети мало похожи друг на друга и совсем не похожи на отца.
Я приказал налить прибалтийскому аборигену пол-литровую чашу испанского крепленного красного вина. Длинный тонкий бледный нос гостя забавно дернулся, почуяв запах алкоголя. Видимо, вино раньше не пил, потому что посмотрел на напиток с недоумением.
— Медовуха? — спросил он, отдавая мне беличьи шкурки и забирая чашу.
— Лучше! — улыбнувшись, заверил я и показал жестом, что могу отпить, если он боится отравы.
Абориген отмахнулся: мол, самому мало. Он сделал большой глоток, убедился, что на вкус не такое сладковатое, как медовуха, но и не противное, после чего осушил чашу залпом. Кончик носа и щеки сразу покраснели, а бледные, рыбьи глаза потемнели и наполнились влагой, через которую окружающая действительность виделась намного прекраснее. На мокрых губах заиграла блажная ухмылка. Сейчас целоваться полезет.
— Привози еще меха, — предложил я, показав связку шкурок.
— Белки нету, — развел он руками.
Я показал на туши тюленей и нерп, которые разделывали мои матросы:
— Привози это.
— Да! — радостно согласился абориген и спустился по штормтрапу в свой кожаный челнок.
Весло у него было двухлопастное. Загребая то с одного борта, то с другого, он быстро поплыл на север, в сторону островов, которые в будущем будут финскими.
На следующее утро оттуда приплыла целая флотилия таких же челноков, нагруженных тюленьими и нерповыми шкурами и жиром. Они получали чашу вина примерно на четверть литра за тюленью шкуру, двухсотграммовую за нерповую и четырехсотграммовую за бочку жира. Сколько шкур и жира привез, столько чаш и выпил. Один осилил аж литра три. Никакие другие товары их не интересовали. Аборигены приплывали к нам еще четыре дня, после чего сгинули. Наверное, отправились добывать морского зверя. Жир мы перевезли на остров, где куски разных оттенков коричневого цвета перетопили в котлах над кострами в ворвань, которая пойдет на обработку кож, заправку светильников, смазку тележных колес, разных механизмов и обуви, чтобы не промокала. Во время перетопки вонь была такая, что невмоготу становилось даже на барке, стоявшем на якоре кабельтовых в трех от острова.
Купец Антип Федорович Булава прибыл, как и обещал, на восьмой день. Его ладья была флагманом каравана из десяти судов. Они шли друг за другом, маневрируя между отмелями. В будущем будет прорыт канал и огорожен буями, а сейчас приходилось двигаться осторожно, постоянно меряя глубину. Я нанес на план их маршрут. Не точно, но теперь хотя бы буду иметь представление, где находится судовой ход. Может, когда-нибудь придется заходить в Неву.
Я приказал экипажу приготовиться к бою, зарядить аркебузы и пушки. Черт его знает, что у купцов на уме. Богатый и слабый просто заставляет напасть на него и ограбить. Я расставил людей так, чтобы они не мешали грузовым работам и им никто не мешал открыть огонь в случае нападения.
Намерения у купцов оказались мирными. Флагманская ладья ошвартовалась к борту барка, а остальные встали на якоря неподалеку. Антип Федорович поднялся на борт, поздоровался со мной, как с закадычным другом, обняв и похлопав по спине. Я похлопал в ответ и пригласил его в каюту.
Выпив вина за встречу, купец признался:
— Не верил я, что приплывешь. Среди ваших много людей недостойных.
— Не меньше, чем среди ваших, — улыбнувшись, произнес я.
— В семье не без урода, — согласился Антип Булава.
Он рассказал мне, чего и сколько они привезли, а я — о своих товарах. Согласовали цены, договорились, как будем заниматься перегрузкой. На барке было две грузовые стрелы, так что я мог работать сразу с двумя ладьями.
— Селедку будете получать на острове, — проинформировал я. — После выгрузки подойдете в балласте к берегу, возьмете бочки и вернетесь к барку за остальными товарами.
— Можно и так, — согласился купец.
Из привезенных ими товаров я осматривал только меха. Все были зимние, хорошо выделанные, без прорех и плешин. На меде, воске, канатах и железе в крицах много не намухлюешь. Купцы осматривали мои товары долго и придирчиво. Не укладывалось у них в голове, что можно торговать честно, всё искали подвох. Особенно тщательно проверяли золотые монеты, которыми я доплачивал разницу. Мехов русские купцы привезли много. Видимо, где-то им перекрыли рынок сбыта. Скорее всего, ливонцы или тевтонцы опять полезли на восток. Никак не поумнеют.
42
Дул свежий юго-западный ветер. Обычно такой приносит сухой теплый воздух, но сегодня было пасмурно и прохладно. Курсом бейдевинд и на удалении миль семь от материка мы шли домой со скоростью узлов пять. Часа два назад миновали остров Нейссаар, который в будущем будут называть сухопутным дредноутом Таллинна, потому что прикрывал подходы к порту. Пока что Таллинн русские называют Колыванью, немцы — Ревалом, а датчане — Линданисе. В советское время на острове Нейссаар была военно-морская база. Сейчас на нем рыбацкая деревенька — полтора десятка приземистых деревянных избушек, крытых тростником. Завидев барк, несколько рыболовецких лодок устремилось к острову. Переждав на берегу, опять вернулись к лову рыбы. Заготавливают треску на зиму. Если бы я ел круглый год треску, тоже стал бы делать все очень медленно. Мне кажется, жир трески имеет те же свойства, что и тормозная жидкость.
— Вижу корабли! — заорал из «вороньего гнезда» звонким голосом юнга.
Наверное, скучно бедолаге сидеть там одному. Тесно, неудобно, ветрено. Хорошо, сейчас качки нет, а то на верхушке мачты угол крена кажется намного больше. В шторм лезут туда, как на казнь.
— Сколько кораблей? — спросил я.
— Вот столько! — прокричал юнга, показывая руку с растопыренными пальцами.
Я научил свой экипаж считать до десяти, а самых продвинутых — до сотни.
Караван из пяти каракк шел строем линия ближе к берегу. Паруса в белую и красную вертикальную полосу. Скорее всего, ливонцы. Идут в Ревал или Нарву. По моим прикидкам, мы должны были разойтись на расстоянии мили две-три, поэтому я решил не менять курс, не напрягать матросов. Они на славу потрудились на грузовых работах. По предварительным подсчетам на этом рейсе я заработаю тысячи две экю прибыли. Я все еще считал в экю, никак не мог перестроиться.
— Они повернули нам наперерез! — прокричал сверху юнга.
Я отправился на бак, чтобы лучше рассмотреть действия встречного каравана. Все пять каракк повернули на северо-северо-восток и пошли на сближение вплотную. Теперь ветер был им попутным. На всех парусах они неслись к добыче. Что ж, если захватят нас, куш получится неплохой. Я бы на их месте тоже не удержался бы.
— Корабль к бою! — крикнул я.
Боцман Свен Фишер по немецкой привычке протрубил в свою медную дудку, которую постоянно носил на шее на медной цепочке, призывая тех, кто отдыхал после вахты. Дудка и цепочка были надраены. Боцман сам заботился о них. Он мог часами возиться со своей дудкой. Подозреваю, что мечтал стать музыкантом, но жизнь распорядилась иначе.
