На четвертой каракке поставили парус-фок и медленно пошли вслед за остальными тремя, которые уже удалились на пару миль, если не больше. Я решил, что не зря мы потратили на нее книппеля, что легко догоним. Оставив на призе десять бойцов под командованием Лорена Алюэля и приказав пленным матросам восстановить такелаж и достать запасные паруса, погнался за вторым призом. До него было немного больше полумили. С попутным ветром мы сразу увеличили скорость узлов до семи-восьми. С дистанции кабельтова два или чуть больше, открыли огонь ядрами из погонных пушек по четвертой каракке.
— Цельтесь с парус, — приказал я наводчикам.
Ребятам не терпелось показать свое мастерство. В предыдущих стрельбах они не принимали участия. Одно ядро попало в парус, не сорвало его, но сделало дыру, которая быстро расползлась до швов. На каракке тут же убрали парус и спустили белый вымпел с красным косым крестом. На корму вышел человек с белой тряпкой и замахал ей из стороны в сторону.
— Стоп заряжать! — остановил я расчеты погонных орудий.
Мы легки в дрейф метрах в пятидесяти от каракки. На нее отправились на баркасе, не считая гребцов, десять человек под командованием шкипера Ларса Йордансена. Им помогли подняться на борт. Баркас вернулся с капитаном каракки, двумя его помощниками и пятью сундуками. Капитану было лет тридцать семь. Рыжеватые волосы длиной до плеч, короткая светло-русая с рыжинкой борода, молочно-белая кожа, покрытая веснушками. Покрыты короткими рыжеватыми волосинами и веснушками были и руки с короткими и толстыми пальцами, ногти которых были удивительно чисты. Траурная каемка под ногтями была для мужчин этой эпохи чуть ли не хорошим тоном. У женщин дело обстояло не так трагично. На капитане расстегнутый, темно-синий немецкий вариант гауна, более просторный, под которым кожаная жилетка и белая льняная рубаха. Видимо, он недавно снял доспехи, потому что ворот рубахи по краю был серым от пота. Темно-серые шерстяные шоссы имели черный гульфик. Судя по размеру гульфика, даже слон должен позавидовать. На ногах невысокие черные башмаки на тонкой подошве, с тупыми носками и серебряными пряжками в виде летящей птицы, может быть, чайки. Один из его помощников, лет девятнадцати, такой же рыжеватый, был, скорее всего, сыном или племянником, а второй, лет тридцати, судя по спокойному взгляду, наемным работником.
Поздоровавшись, пленный капитан, льстиво улыбаясь, произнес:
— Предупреждали меня, чтобы не связывался с Морским Волком! Вот и поплатился!
Не знал, что у меня появилось такое оригинальное прозвище. Оно вроде бы пока не в ходу, и звучать на западноевропейских языках будет, как морская собака.
— А почему Морской Волк? — поинтересовался я.
— Масть волчья, — показав на паруса, ответил капитан, добавив льстиво: — И смелость.
Он боялся за свою жизнь. С экипажами захваченных судов не принято церемониться. Так меньше мороки. Да и взбунтоваться будет некому.
— Если ты готов заплатить три тысячи золотых гульденов выкупа, то останешься жив, — предложил я.
Пленный капитан сразу подобрался, перестав льстиво улыбаться. Торг был его работой.
— Это много, — начал он. — Мне не из чего заплатить столько. Всё, что имею, вложено в товар.
— Как хочешь, — небрежно молвил я и повернулся к боцману, словно намеривался дать команду отправить пленных на корм рыбам.
— Я согласен! — быстро произнес капитан. — Но мне надо будет свидеться с купцами из Любека. Они должны помочь.
Если надеялся, что я повезу его в Любек, то ошибся.
— В Копенгагене у тебя будет такая возможность, — заверил я и приказал боцману: — Закрой их в подшкиперской и поставь караул из двух человек. Людей подбери надежных.
Последнее мог бы не говорить. Боцман догадывался, что корабли и груз стоят дорого, но сколько именно — не представлял, а то, что не подсчитано, кажется не совсем реальным. Зато три тысячи золотых гульденов выкупа — это предельно ясно и уже почти осязаемо. Вряд ли он знал размер своей доли из этой суммы, но не сомневался, что будет немалой.
Потом похоронили погибших. Врагов раздевали догола и выбрасывали за борт, а своих завернули в куски парусины, положив в ноги по каменному ядру, взятому на каракках. Чугунное ядро стоит пять су, а каменное — всего два. Покойников положили на широкие доски, один край которых опирался на планширь, а второй держали двое сослуживцев. Боцман прочитал молитву. Я дал ему Библию, чтобы прочитал нужное место. Свен Фишер взял ее двумя руками и, произнося текст по памяти, трижды перекрестил книгой мертвых. После чего сослуживцы подняли края досок. Завернутые в парусину тела съехали по доскам и нырнули в воду ногами вперед. Какое-то время они будут стоять на дне. Хорошо, что мне не придется там прогуливаться.
На пятой каракке мои матросы не сразу разобрались, как рулить. Там был установлен колдершток. Я видел такой в будущем на каракке-новоделе, копии «Mayflower», стоявшей в порту Плимут штат Массачусетс, на которой прибыли из английского Плимута на американский континент колонизаторы-протестанты. Тогда не хватило любознательности посмотреть, как действует колдершток. Сплавал на тузике и посмотрел сейчас. Ничего сложного. К концу короткого румпеля присоединен длинный вертикальный шток, который через отверстие в подволоке выходит на следующую палубу. Там стоит рулевой, который наклоняет верхний конец штока влево или вправо, благодаря чему отклоняется румпель. Поскольку рычаг большой, требуется меньше усилия для перекладки руля. У меня на румпеле работали по два рулевых, а с колдерштоком один управляется. Да и рулевая рубка стала намного меньше, потому что румпель короче. Один недостаток — малый угол перекладки руля, градусов пятнадцать-двадцать, то есть, «полборта». Румпель ведь движется по дуге, а шток — по прямой, из-за чего их пути при больших углах расходятся. Прямо, как муж с женой в гипермаркете.
43
На рейд Копенгагена ближе к вечеру первой зашла трехмачтовая каракка под командованием шкипера Ларса Йордансена. Она шла медленнее всех, поэтому возглавляла караван. Второй неподалеку от нее встала на якорь четырехмачтовая каракка под командованием Лорена Алюэля. Несмотря на мои опасение, первое его командование кораблем прошло удачно. Барк встал на якорь последним, мористее обоих призов. От берега к нам сразу направилась шестивесельная шлюпка с десятком пассажиров. Для обычного таможенного досмотра это было многовато. Они подошли к ближней каракке, трехмачтовой, но не задержались там, сразу отправились к барку. Видимо, Ларс Йордансен объяснил им, кому надо задавать вопросы. Скорее всего, вопросы будут интересные.
— Команде демонстрировать мирное настроение, но иметь оружие и доспехи под рукой и быть готовыми к бою, — приказал я своему экипажу.
Отдавать добычу кому бы то ни было я не собирался. Судя по решительным взглядам, мои люди тоже не собирались опять становиться бедняками. Пойдем в Ольборг и там продадим. Королевская власть в Дании сейчас слабая. Ее сильно ограничивает Ригсрод (Королевский совет), который, к тому же, избирает короля. Не думаю, что в планы короля Кристиана входит осложнить отношения с такой большой территорией, как Ютландия, из-за агрессивных любекских купцов. Тесть меня заверил, что на полуострове найдется немало отважных мужчин, которым не нравятся королевские чиновники, наглые и высокомерные.
Чиновников на шлюпке было двое: таможенник лет тридцати четырех, невысокий и кругленький, ни одного острого угла во всем теле, что не вязалось с его должностью, и его помощник лет восемнадцати, худой, длинный и костлявый. Я вспомнил гравюру из книги «Дон Кихот» и подумал, что сеньор поменялся фигурой со слугой Санчо Пансой. Вслед за ними на борт поднялись два немецких купца, обремененных осознанием своего богатства и важности. Я слышал, что купцы из Любека обустроились в Копенгагене основательно. Любую дверь открывают ногой. Ведь за ними стоит весь Ганзейский союз. Оба были в плащах, подбитых куницей, и гаунах из шерстяной ткани высокого качества, скорее всего, фламандской, только у одного алого цвета, а у другого синего. С ними приплыли пятеро солдат в железных шапках и кожаной броне, усиленной на груди железной пластиной. Каждый вооружен кинжалом и глефой — насаженным на древко длиной метра полтора лезвием длиной с полметра и шириной сантиметров шесть, наточенным с одной стороны, от тупой стороны которого, ближе к древку, отходил шип под почти прямым углом. Лезвием наносили рубящие удары, а шипом — колющие. Особенно хороша глефа для перерубывания лошадиных шей. Впрочем, и рыцарскими шеями не брезговала. Не знаю, зачем чиновники взяли с собой солдат. Таких количеством нас не испугаешь. Разве что для солидности.
