— Почему?
— Ты хоть представляешь, что мне там устроят бояре да служивые московской службы? Это будет натуральный ад на земле. Да и с татарами как-то проще. Они честные и преданные враги. С ними всегда ясно, где неприятель. А бояре? Ну их козе в трещину или еще куда подальше.
— Не любишь ты бояр, я посмотрю, — добродушно улыбаясь, произнес царь.
— А за что их любить?
— Ну… — как-то даже растерялся Государь, не зная, что ответить. — А не любить их за что?
— Так они суть — проклятие державное. Без них нельзя, ибо нужны, а с ними тошно. Первый Рим он ведь как пал? Бояре все никак нажраться не могли. Из-за чего Рим последние несколько веков своего существования находился в практически непрерывной гражданской войне. В смуте, то есть. Из-за их интриг и грызни Рим настолько ослабел, что его сумели завоевать даже голодранцы и дикари.
— А второй Рим? — подавшись вперед спросил Иоанн Васильевич, тоном заговорщика.
— Так тоже самое. Если взять все время его существования да поделить на количество бунтов и переворотов, то получится, что в Царьграде каждые пятнадцать лет шел незаконный захват власти. То воевода бунт поднимет, то соратник ядом напоит, то друг кинжал в храме на службе в спину вонзит. И это — успешные бунты. Про неудачные попытки и говорить нечего, по нескольку раз в году. Во втором Риме у царя земля под ногами горела. И думать ему приходилось не о том, как землю преумножать да устраивать, а как выжить в этом аду. Не всю жизнь. Пес с ней. А хотя бы год еще протянуть…
— И откуда ты сие ведаешь? Опять, небось, слышал?
— Так и есть. Слышал.
— От скоморохов, мню?
— От тебя ничего не скрыть.
— И ты все еще настаиваешься на том, что ты Андрей? — лукаво прищурившись, спросил царь.
— Настаиваю, Государь. Андрей сын Прохора из Тулы, — невозмутимо ответил парень.
— А как же слухи? Другой бы на твоем месте согласился, а ты вон — ломаешься.
— Так другой пусть и соглашается, — пожал Андрей плечами. — Чай дураков на Руси еще лет на триста припасено.
— Дураков? А при чем здесь они?
— Старые люди сказывали, будто бы с дуру можно и хрен сломать, ежели умеючи. Но те, кто умеет, уже не спешит это проверять. И даже тот, кто не умеет, а ведает, чем это грозит — тоже осторожничает. Если бы я не знал, с каким дерьмом там, в столице, придется иметь дело, то может и согласился бы. А так? Нет, Государь. Мне этого добра и даром не надо. Даже если денег еще сверху заплатят. Много. Все одно — не надо. Это ты — царь. Тебе и чистить эту высокородную выгребную яму, творя Сизифов труд, ибо сколько не удали дерьма столько же и прибудет тотчас же. Ибо сие есть бремя власти. Твой крест. Я же хочу держаться подальше и от бояр, и от столицы. Сам видишь — человек я маленький. Мне можно такую роскошь себе позволить.
— Можно ему… — раздраженно фыркнул Иоанн Васильевич.
Помолчали.
— А тут чем займешься? — после долгой паузы спросил царь.
— Службу тебе служить буду, — пожал плечами парень. — Полк крепить. Оборону ставить. Татар гонять, от Москвы отваживая.
— Коли так и дальше их гонять станешь, то и татары скоро кончатся, — хохотнул царь.
— Если бы… если бы… — покачал Андрей головой. — Полк совсем не готов к службе. Мал числом и духом слаб. Да и снаряжением воинским не блещет. Про коней же и не говорю. Стыдоба.
— Да? А мне сказывают, что он блистал. Окреп. Набрал силы. Воевода так и вообще уверял, что ныне это самый сильный полк на Руси, окромя Московского, Новгородского и Рязанского. И в битве проявил себя оттого особо добро.
— Да куда там, — махнул рукой Андрей. — Проявил полк себя? О да! Конечно. И смех, и грех. То была великая битва дистрофиков!
— Кого?
— Дистрофиков. Этим словом эллины называют очень худых людей, которые страдают от плохого питания. Что татары — слабы в бою крепком, что наши. Вот и сошлись в решительной схватке бессильные. И бес его разберет как бой прошел бы, если татары не успели вовремя спохватиться и убежать. Бегите, а то побежим мы… тьфу ты… плюнуть и растереть. Стыдоба!
— А что же? Ты татар за врагов добрых не держишь?
— Мне сказывали, что татары, когда ходят на помощь османам супротив цезарцев, то годятся лишь лагерь стеречь да селян грабить. В бою же их вообще за воинов не держат, не то, что за добрых ратников.
— Чудно ты говоришь, — покачал головой царь.
— А что чудного? Они сильны не ратным делом, а нашей слабостью. Ты посмотри, как поместный воин живет. Обычный. Простой. Что тянет воинскую службу. Поместье его либо разорено совсем, либо малолюдно. Ты его на службу зовешь. А за землицей, что ты выдал ему, кто присматривать будет? Он за порог. А к нему люди боярина али церкви в гости, да давай сманивать крестьян, суля меньше брать. И они уходят. А если не к ним, то просто в бега. И в этом есть своя правда. Ибо сколько стоит конного воина поставить? По твоему порядку — полсотни рублей! А сколько крестьянин с земли доброй-угожей поднимает? Рубль, окромя прокорма впроголодь. И сколько тех крестьян нужно, чтобы помещика кормить, одевать, вооружать да на коня сажать? А сколько их есть? Трое? Пятеро? Десяток? Помещик в поход. Честно службу тебе служить пошел. Вернулся. Коня под ним убили. А покупать его не с чего, а то жрать зимой нету. Земля то ему дадена. А толку? Без людей с нее нет никакого прока. Да и земли той — слезы. Два века назад конного воина ставили с четырех сотен десятин пашенной земли, а ныне? Посему и конь был добрый, и броня, и оружие. И сам воин землю не пахал, только лишь служа и в службе укрепляясь. Оттого мог в походах годы напролет проводить, не думая о том, что его клочки пашни с полбой дикие звери разорят и ему жрать будет нечего. А теперь скажи Государь, отколь твоему войску сильному быть при таком укладе? Татар гонять еще пойдет. При удаче. А ежели силой помереться придется с теми, кому те татары токмо стоянки сторожить сгодятся, то как быть то? Али ты думаешь, что татары бы, ежели были действительно сильны, не отбились бы от османов? Им что, отрадно в услужении сидеть? Или мнишь, что не выгнали бы литвинов, ляхов и валахов из степей от Днепра до Дуная? Или не заняли бы прекрасные пастбища мадьяров? Они слабы и ничтожны. Но перед нами и они сила… Оттого и мню — крепить полк еще и крепить без конца и края.
Иоанн Васильевич нешуточно напрягся, поиграв желваками и очень серьезно задумался, погрузившись в свои мысли. Время от времени он скашивался на Андрея, но все больше пялился в стену, словно бы что-то интересное там узрел. Пока, наконец, после долгого молчания, не произнес:
— Аргамака тебе я нового подарю.
— Не нужно, Государь. Такой конь только пустая обуза мне.
— Разве тебе не нужен добрый конь? — удивился царь.
— Аргамак — это дорогой конь, а мне добрый надобен. Чтобы крепкий, сильный и здоровый. Аргамак ведь тобой даренный как погиб? Ему саблей по шее рубанули. А если бы был крепким, большим конем, то я бы ему броню навесил. Хоть какую-нибудь. И толку с того коня имел бы много больше как в бою, так и в походе.
— Какого коня ты хочешь? Сказывай. У ногаев ныне можно много чего сторговать. Да и в Кабарде, сказывают, кони славные.
— То легкие, мелкие кони. Мне такие без надобности. На войне они хороши, только если других нет. Да и, если из них брать, то лучше меринов молодых покупать да раскармливать гоняя, чтобы крупнее и сильнее становились, выносливее. В бою толку от них, конечно, не много. Зато на марше — польза великая. Если же коня доброго купить думаешь, то надобно в немцах брать, чтобы для копейного боя. И пудов тридцати пяти не меньше чтоб. А лучше хотя бы сорок али больше. Но нам не продадут таких. Ливонцы костьми лягут. У них у самих с конями беда. У ляхов еще их можно было бы купить. Но тоже ведь не продадут, а Литва не пропустит.
— Я понял тебя, — кивнул Государь, вставая. — Займись собой. Я скоро тебя позову.
С этими словами он и ушел. А к Андрею тут же зашли слуги и начали вокруг него суетится…
