моря, плеск воды у самых стен дворца и тесноту комнат, более подходящих для домов скупых голландских купцов. Поэтому, став императрицей, я велела перестроить старый царский дворец в Верхнем парке на манер Версаля. Франция мне всегда нравилась. Архитектор Бартоломей Растрелли сразу понял, что я хочу, и за семь лет перестроил старое здание, превратив его во дворец, куда мне было бы не стыдно пригласить иностранных послов.
Сегодня, слава богу, гостей у меня быть не должно. К тому же вчера я засиделась допоздна со своим милым дружком Иваном Ивановичем Шуваловым и вице-канцлером Воронцовым. Поначалу разговор у нас был шутейный, но потом как-то так получилось, что мы заговорили о серьезном. А именно, как нам поступить, чтобы не оказаться втянутыми в большую европейскую вой ну.
– Матушка императрица, – с жаром доказывал мне вице-канцлер, – ну к чему нам воевать? Вроде и противников у нас нет таких, кои угрожали бы безопасности нашей державы. Последняя война у нас была со Швецией, да и ту начала не ты. К тому же шведы ее проиграли начисто, чуть не потеряв всю Финляндию. Эх, надо было ее забирать у них, тогда бы эти «шляпы» [107] из Стокгольма не задирали бы на нас хвост.
– Того, что прошло, уже не вернешь, – я потерла виски, которые снова начало ломить. – А ведь мы могли создать тогда Финское королевство, посадив на трон моего племянника Петра. Ведь он был, как-никак, внучатым племянником шведской королевы Ульрики Элеоноры и короля Карла XII. После смерти королевы Ульрики сын моей сестры Анны был единственным живым родственником шведских монархов.
– Но, матушка, – покачал головой Воронцов, – не ты ли решила сделать из герцога Карла Петра Гольштейн-Готторпского своего наследника? Не лучше ли ему было бы сидеть на троне в Або?
– Я решила, Михаил Илларионович. И не раз уже жалела об этом. Но, что сделано – то сделано.
– А ведь как все хорошо складывалось, – вздохнул вице-канцлер. – И финны готовы были с радостью принять герцога в качестве своего короля, и сам герцог был не против стать королем Финляндии. Под нашим, конечно, покровительством и защитой. Даже этот мизерабль Бестужев с сочувствием отнесся к идее создать новое королевство, которое стало бы буфером между Россией и Швецией. Глядишь, нам со Стокгольмом и воевать бы больше не пришлось бы.
– А что, шведы желают повоевать с нами? – спросила я у Воронцова.
– Шведские «шляпы», впрочем, как и «колпаки», продажны, как все политики, – вздохнул Воронцов. – Получат они субсидию от французов или от англичан, и начнется война. А повод всегда можно найти.
– Это так, – я повертела в руках хрустальную табакерку – подарок французского короля Людовика. – Только наш канцлер Бестужев продажен не меньше шведов. Только и смотрит по сторонам, от кого бы получить пансион.
– Это, матушка, не только у нас – во всем мире такое творится, – развел руками Воронцов. – Бессребреников нынче днем с огнем не найти. Тут главное, чтобы за деньги не продать интересы своей державы.
– Да, только не все могут преодолеть искушение дьявольское, – я перекрестилась на икону Смоленской Божьей Матери, висевшую в моей комнате, и вслед за мной то же самое сделали мои гости.
– А все-таки зря мы тогда не сделали твоего племянника, матушка, королем Финляндии, – вздохнул Воронцов. – Ведь все уже было готово – финские бароны были согласны, и уже начали собирать делегацию, которая в Петербурге должна была просить у тебя, матушка, дозволения посадить на престол в Або твоего племянника. Скажу больше, я потом узнал, что и в Стокгольме поговаривали о том, чтобы сделать герцога Гольштейн-Готторпского королем Швеции. А что, он, как лютеранин, им вполне подходил. К тому же с помощью Швеции, а может быть, и России, он отвоевал бы у Дании свои наследные владения, захваченные датчанами.
– Да, Михаил Илларионович, я помню, как шведская делегация прибыла в Петербург, чтобы попросить у меня разрешения посадить на трон королей Швеции моего племянника. Но я уже объявила его своим наследником. Вы, друзья мои, должны помнить, что здоровье у меня уже не то, что было раньше, и потому мне не следует забывать о том, кто займет мое место на престоле российском после моей смерти.
Воронцов и Шувалов дружно замахали руками, дескать, матушка, к чему такие разговоры. Но я точно знала, что за спиной моей уже перешептываются некоторые придворные, обсуждающие мою возможную кончину. Конечно, не очень-то хочется отправляться на тот свет, но все люди смертны, даже цари.
– А что, матушка, – осторожно спросил меня вице-канцлер, – по твоему разумению цесаревич Петр Федорович не гож для того, чтобы наследовать престол российских императоров?
– Эх, Михаил Илларионович, – вздохнула я, – ну не подходит он для того, чтобы править государством Российским. Сколько он уже прожил в России, а так и не стал русским. Он немец, как по воспитанию, так и по духу. Боюсь, что если станет он править Россией, как своей Гольштинией, то закончит плохо. К тому же жена у него сама готова мужнину корону перехватить и себе на голову надеть. Одно радует – родился наследник у них, Павел Петрович. Хотя и мал он, но воспитатели не могут нахвалиться – и умен он, и боек.
– Вот в том-то и беда, матушка, – вздохнул вице-канцлер, – что Павел Петрович еще мал. Пока он повзрослеет, много воды утечет. Но, даст Бог, все будет хорошо. Мы о вашем здравии каждый день Господа молим.
Шувалов, Воронцов и я снова перекрестились на икону Божьей Матери, под которой горела неугасимая лампада. На душе у меня стало легче. С такими друзьями старинными, которых я знала еще тогда, когда была великой княжной и жила в бедности и забвении во дворце своем деревянном рядом со Смольной слободой, я не пропаду.
Как жаль, что многие из тогдашних друзей сердешных сгинули неведомо где. Помню, был такой Кузьма из моей деревеньки в Кончанском. Бойкий был парень, крепкий. Только недруги мои забрили его на службу военную, где он и сгинул без следа. Сердце мое сжалось от грусти и печали. А, хорош был Кузьма, хорош! Жаль его. Надо будет поставить свечку на помин его души в церкви дворцовой. А если он жив? То грех большой ставить свечку поминальную по живому человеку. Нет, просто помолюсь за него. А там Господь разберет – жив он или нет.
Заметив, что я о чем-то задумалась, гости мои стали со мной прощаться. И дело – было уже далеко за полночь, и глаза мои слипались от усталости и забот.
