Вот с мужиками сложнее… Пойди, объясни — почему здоровые парни призывного возраста и не в армии?
Решили так… Все трое из того же Демянска. Леонидыча вообще не призывали с его-то возрастом… А Ежа и Вини не успели.
— Ага, не успели… Нам с Лехой, между прочим, по двадцать два. Мы перед войной должны отслужить были…
— Мне двадцать пять, между прочим! — сказал Вини.
— Чем докажешь? — спросил Леонидыч.
— Ну… Это…
— Вот-вот. Документов-то нет? Значит что?
— Что? — хором воскликнули Вини и Еж.
— Вам по семнадцать было на начало войны… Сейчас, конечно, восемнадцать уже. А жили вы в Минске…
— Почему в Минске-то?
— А почему нет?
— Акцент не бульбашский. Может быть, все же из Демянска? Я хоть там улицы знаю…
— Левая какая-то версия… — задумчиво сказал Еж.
— Андрюш, а давай ты шизофреником будешь. Или там туберкулезником. Вон какой худой, — высказалась Маринка.
— Угу… Сейчас, разбежалась… Меня ж лечиться отправят. И после первых анализов… Нет уж. Восемнадцать так восемнадцать!
Скриплая дверь распахнулась:
— Эй, старче, давай на выход!
— Это ты мне, что ли? — после секундной паузы спросил дед.
— Тебе, тебе… Подымайся, пошли. Старший лейтенант приглашает на беседу.
— Грозный какой, ты распорядись-ка, чтоб накормили нас.
— Не мое дело. Командир прикажет…
— А ты инициативу прояви, боец!
— Инициатива, дедуся, наказуема! Потому — шагай давай!
— Ёшкин кот тебе дедуся! — обозлился унтер-офицер.
— Шагай давай… — подоткнул деда стволом автомата конвоир…
…Богатырев Кирьян Семеныч, одна тысяча восемьсот девяностого года рождения… — прочитал обтрепанный паспорт деда энкаведешник.
— Так точно, ваше благородие!
Старший лейтенант широко открыл глаза:
— Из бывших, что ли?
— Почему же из бывших? Из настоящих. Бывшим я буду когда помру.
— Интересный разговор…
— Ты, гражданин старший лейтенант, — выделил голосом слово «гражданин» Кирьян Васильевич, — Сразу запиши, чтобы вопросов на эту тему больше не было. Воевал я за белую армию под началом полковника Дроздовского. В звании унтер-офицера прошагал и великую войну и гражданскую. Потом меня по процессу «Промпартии» осудили — так что я есть самый настоящий враг советской власти. Еще вопросы есть?
Старший лейтенант аж опешил от такого откровения. Но потом взял себя в руки и продолжил:
— И что ж это вы, враг советской власти, вдруг воюете за эту самую власть?
— А я за нее и не воюю.
— За кого тогда?
— За Родину.
— За какую еще родину?
— За русскую. Давай-ка, гражданин-товарищ, ближе к телу. Хотел разузнать с какой диверсией мы сюда вышли? Ни с какой. Вот у меня там в отряде есть боец, его порасспроси на эту тему.
— Какой боец, какая тема?
— Звать его Володей, а отчество Леонидыч. Он тебе больше расскажет — чего и почему. Мое дело его сюда было довести. А заодно… На-ко, посмотри!
С этими словами дед достал из кармана два немецких зольдбуха и аккуратно положил их на стол.
Старший лейтенант взял их и внимательно стал пролистывать:
— Цукурс Герберт, Константин фон Шальбург… Это что? Ничего не понимаю…
— А то, что мы этих сук вальнули. И если б не дело у Леонидыча, я бы там еще фрицев гонял. Первый командир латышской бригады СС, а второй — датской. Датчане, а не немцы перед твоим полком оборону держат.
— Это-то мы знаем, Чай не пальцем… Стой! А других документов? Карты, журнал боевых действий?
— Извини уж, гражданин…
— Александр я, Кирьян Василич. Александр Калинин. Давайте уж без званий, без регалий… Хорошо? По именам? Пойдет?
Дед хмыкнул:
— Давай… Сродственник, что ли старосте-то всесоюзному?
— Даже не однофамилец.
— Хе, епметь… — вспомнил дед любимое винокуровское ругательство. — Так вот, Саша, этих двух мы положили. И вместе с ними еще парочку. Десятков. Фона этого довести хотели, не срослось. Германской же миной и накрыло. Даже разрешения не спросили…
— Давайте по порядку, Кирьян Васильевич. Отряд как собирать начали?
— Как, как… Этим самым об косяк. Внука ко мне приехала. Риточка. Да ты еще поговоришь с ней. Летом приехала прошлым. В июне. Аккурат перед войной.
— Откуда приехала?
— Знамо откуда, из Вятки, то есть Кирова по-вашему, по-советски.
— У вас там сын, дочь?
— Нее… Никого нету. Я ее подобрал в начале двадцатых. Малость повозился и в детдом отдал. Времена тогда голодные были, чай думаю, государство все ж таки лучше позаботятся. А я и загреметь мог под распыл как белогвардеец. Ну ты, старшой, сам понимаешь. Ну вот она там и выросла, а я ей помогал чем мо. Она ко мне на лето приезжала, да… А вот война началась — тут и осталась, уехать никак не могла. Дороги забиты были. Да и беда-то — приехала не одна, с подружкой, тоже детдомовка, Маринка.
Дед врал так вдохновенно, аж всплакнул:
— Немцы потом пришли, я девок прятал. Красивые они у меня. Хорошо хоть хутором жил, не в деревне…
— А в партизаны почему пошли?
Дед помолчал, а потом добавил ржавым каким-то голосом:
— Сожгли немцы деревню. И дом мой сожгли к херям.
— За что?
— За просто так. Чтобы жизнь под ними медом не казалась.
— Понятно… А покажи-ка, Кирьян Васильевич, на карте ваши путешествия!
— Я, мил человек, хоть и унтер-офицер, а в картах мало соображаю. Вызови-ка сюда бойца моего, Андрюшку Ежова, он в картах больше моего понимает. На географа учился, все-таки. Он тебе больше покажет. И вот еще чего. Прикажи-ка чтоб моих накормили. А то ведь без завтрака сидим.
— Тоже верно, — задумчиво сказал старший лейтенант НКВД Калинин. — Сердюк!
— Я! — выскочил здоровенный боец с ППШ., казавшимся легкой игрушкой на широкой груди.
— Приведи сюда Ежова. И дай команду покормить партизан.
— Есть!
— Стой! Еще начштаба сюда позови. И чай тут организуй.
Целый час они ползали по карте пальцами и карандашами. Еж даже охрип немного, показывая и доказывая, что вот тут пройти можно, а вот тут полная задница. Начштаба — майор Хацкилевич — был, конечно, доволен информацией, а вот старлей больше сидел, отмалчиваясь, наблюдая за дедом и Ежом. К какому выводу он пришел не понятно, но когда майор, неся свою карту как драгоценное сокровище, ушел, то добавил тяжело:
— Ну, мужики… Ждем результатов наступления. Мы с этой высоткой уже как неделю бьемся. Если что не так показали, не обессудьте… Даже думать не буду о поводе, чтобы к стенке поставить…
— Да за кого вы нас держите! — возмутился Еж. — Мы же свои, советские, так сказать, люди!
