колхозник от трактора, домохозяйка от кухни. Еще воздержание от водки, по большей части. Ну, и мы ж не одними витаминами лечим.
— Ты, Чижик, конечно… Умный, книжки немецкие читаешь, журналы английские. В Америке побывал, в загранице. И твои рассказы… извини, но это то ли сказка, то ли дразнилка. Нам работать здесь, а здесь назначают витамины и глюкозу. И шприцы хорошо если не битые, и иглы тупые. И зарплата тупая тоже.
— Могу не рассказывать.
— Нет, рассказывай. Только пойми: для нас это как луна в небе. Смотри, не смотри, не достанешь.
— Достанешь, Наташа. Достанешь! Нет, не сегодня и не завтра, но жизнь только начинается. Будет у нас всё, и научные рекомендации, и другое. Не сразу. Когда — и от нас зависит.
А пока — выше знамя советской науки! Ты вот с крысами занимаешься, тоже, значит, двигаешь её вперёд, науку.
— Тише, — Наташа оглянулась. А чего оглядываться, пустая процедурная, только вода в стерилизаторе булькает. — Нас предупредили и подписку взяли. Никаких опытов, никаких крыс!
— Хорошо, просто чистая наука. Так можно?
— Лучше вообще никак.
— Договорились. Никак, так никак.
Время стерилизации истекло. И время дежурства подошло к концу. Сейчас придет смена, а мы пойдем домой.
Смена пришла. Мы попрощались с настоящими медсестрами, доложились дежурному врачу и пошли на выход. Восемь вечера, двенадцать часов как корова языком. Я, невзирая на слабые возражения, довез Наташу до подъезда, всё-таки вечер, троллейбусы ходят редко. Попрощался и — домой, в Сосновку.
Наташа отчасти и права. Бытие определяет сознание, а у нас с ней бытие разное, как ни смотри. Да вот взять то же дежурство: я ведь могу на дежурство и не ходить. И вообще не ходить, практику подпишут и мне, и Лисе с Пантерой. Об этом объявили во всеуслышание, мол, мы во время происшествия в операционной проявили себя с лучшей стороны, показав владение приёмами и навыками, потому практику нам засчитают автоматом. А Наташе нужно ходить и работать. Но это, конечно, пустяк. Работы никто не боится, а учиться новому — это и не работа даже. Главное — что я человек с большей степенью свободы, чем большинство. Благодаря и деньгам, да. Я могу не бояться остаться без стипендии за невыход на субботник. Наташу после института могут направить по распределению в Гнилые Глушицы, а меня, если захочу, возьмут в аспирантуру. И так далее, и так далее, и так далее.
И совершенно неважно, что я субботники не пропускаю, а в аспирантуру не хочу и не пойду. Важно, что я могу. Смею. А она нет.
Но я стараюсь. Сегодня Наташа освоила внутривенные инъекции, что сделает её хоть немного, но увереннее. И о витаминках тоже задумается, и о пользе капанья в вену сладкой или соленой водички, и о другом. О собственном положении в обществе. Рано или поздно скажет, а почему, собственно, не я? А потом…
Ладно, посмотрим.
Я вернулся в Сосновку.
Девочки далеко, девочки в Сочи. Там всесоюзное совещание по вопросам современной литературы в свете подготовки к двадцать пятому съезду КПСС.
Оно начнется завтра, совещание. Завтра же поступит в продажу и начнет доставляться подписчикам седьмой, июльский номер «Поиска». Обычно мы старались, чтобы он выходил за два-три дня до начала объявленного месяца, но тут случай особый. И тираж не сто тысяч, а сто двадцать, и еще столько же выйдет на протяжении двух недель.
Войдя в дом, я принял душ (в третьей больнице с этим непросто), переоделся в свежее, поужинал вечерним салатом, свекла со сметаной, и только потом раскрыл пакет с новым номером журнала. Его, пакет, мне принес посыльный утром, прямо в больницу. Но я терпел, не смотрел. Выдерживал характер. Да и зачем смотреть, я же и макет видел, и вообще… приложил руку.
Хотя основную, главную работу сделали девочки. Лиса и Пантера.
Вот он, журнал! Пахнуло типографской краской.
Открывал номер материал, который завтра взбудоражит не только совещание, а всю литературную жизнь страны.
Повесть «Военное лето». Остросюжетная, хоть и документальная. Точнее, мемуарная. Воспоминания Генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева. Два с половиной авторских листа. Две фотографии, четыре иллюстраций. И цветная вклейка, репродукция картины народного художника СССР Чижика И.П.
Ну да. Пока я играл в шахматы, Надежда и Ольга работали с Леонидом Ильичом. Расспрашивали, уточняли, записывали, обрабатывали, снова записывали, потом переписывали. Три месяца напряженной работы.
И Леонид Ильич одобрил. И Галина Леонидовна одобрила. Значит, одобрят все.
Пусть только попробуют не одобрить!
Чтобы не перехватили идею, а потом не мешали, мы всё держали в секрете. Я действовал через Галину. Сказал, что молодежь ждёт рассказа Леонида Ильича. Что этот рассказ нужен ей, чтобы понять цену сегодняшнего мира. И Брежнев согласился.
Девочки свою работу знали. Ольга писала, Лиса тормошила Брежнева, дядю Лёню, как под конец просил называть его Брежнев, направляла разговор, выпытывала секреты, из тех, конечно, которые можно выпытывать. Получилась не просто очередная история о войне, а то, что в Америке зовут триллером. Июль сорок первого, комиссар Брежнев возглавляет Группу Особого Назначения. Группа борется со шпионами, диверсантами, паникёрами и предателями. А предатели оказались на самых высоких должностях…
В общем, интересно получилось. Не оторваться. И я не оторвался, пока не дочитал.
Позвонили девочки. Поговорили. Волнуются, конечно. Я тоже волнуюсь. Но всё будет хорошо. И даже лучше.
Еще звонок. Спасский. Зовет в Москву, к Батуринскому, на собрание, во вторник. Почему не сам Батуринский звонит? А кто ж его знает, Виктора нашего Давидовича. Хорошо, буду. Если смогу. Практика…
Попрощавшись, я встал перед открытым окном. Ноги на ширину плеч, ходьба на месте. Поклоны. Вращения. Упражнения с отягощением. Дыхательные упражнения. Опять душ. Махровый халат. Лунная соната. Аппассионата. К Элизе.
С Карповым пока непонятно. Анатолий от советского гражданства не отказывается, убежища не просит. Просто взял, да и остался на время в Европе, осуществляя гарантированное конституцией право на труд, на отдых, на свободу передвижения. Ведёт переговоры с Либерзоном и Шамковичем — приглашает в помощники на время матча с Фишером. Фишер тоже дал два интервью. Говорит, что
