как стебли у них были короткими. Поэтому Светка постоянно всё переделывала и очень сердилась, что венок всё время разваливается.
Я нажарила гору оладушек, себе сварила овсянку, и кликнула Светку завтракать.
— Доброе утро! — от калитки раздался голос Будяка.
— Здравствуйте! — рядом с ним стоял улыбающийся Рогов и щурился сквозь очки с толстыми стёклами.
Одеты они были в рыбацкие сапоги и непромокаемые куртки. В руках у Рогова были удочки. Будяк держал ведро, в котором что-то плескалось.
— А мы тут мимо проходили, — воодушевлённо сообщил Рогов, — а у вас так блинчиками пахнет. На всю улицу.
— Позавтракаете с нами? — спросила я, улыбнувшись.
— Спасибо, не откажусь, — в ответ улыбнулся Рогов и присел на лавку, где уже давно устроился Будяк и по-хозяйски накладывал себе мою кашу.
— Не хочу блинчиков, — сообщил он мне в ответ на мой удивлённый взгляд.
— А мы с четырёх утра на рыбалку ходили, — жуя оладушку, сообщил Рогов, — Пётр Иванович всё пытается мне доказать, что поймать этого сома легко. А я говорил, что ничего не выйдет? Говорил? То-то же!
— Это потому, что мы с этого берега попробовали, а надо теперь пробовать с донки, — проворчал Будяк и стянул у меня с тарелки оладушку.
— Пётр Иванович! — возмутилась на такое вероломство я, — вот же целая миска, а вы у меня воруете! Нехорошо!
— У вас, Лидия Степановна, уже вареньем намазано, — терпеливо, словно малолетней дурочке, объяснил мне свою позицию Будяк и нагло сцапал ещё одну мою оладушку.
— Шпуль катушки у нас маленький, — тем временем долил себе чаю Рогов, — нужно в следующий раз минимум двести метров лески брать. Я так думаю.
— Нет, надо было карабин с застёжкой не так крепить и петлю для поводка на метр от грузила вязать, тогда он бы плетёнку не перетёр бы, — опроверг его Будяк и, пока я мазала оладушку вареньем для Светки, ловко отпил чай из моей чашки.
— Пётр Иванович! — возмутилась я, — у тебя же в чашке есть чай!
— Твой слаще, — обласкал меня взглядом Будяк и развернулся к Рогову, мол, разговор окончен. — ты, Сергей Сергеевич, сегодня, когда в городе будешь, возьми ещё лески, на ноль-восемь только.
Я вспыхнула и не успела придумать достойный ответ, как от калитки донесся голос Пашки:
— Тётя Лида! Мама сказала, что вас к телефону. С работы звонят.
Подавив мучительный вздох, я пошла с Пашкой к ним домой. На нашей улице телефон был только у них, так как его дедушка был в соседнем совхозе агрономом. Соседи разрешали нам пользоваться, поэтому я, на всякий пожарный, оставила их номер в отделе кадров депо «Монорельс», а то мало ли что.
Звонила Локтюшкина.
— Лидочка Степановна! — закричала она в трубку, — я очень извиняюсь, не могу акты найти, на шестой участок. Людмила тоже не знает где.
Костеря в душе и Лактюшкину и глупую Людмилу, я объяснила, в каком шкафу на какой полке они находятся.
Когда я вернулась обратно, соседей уже не было.
Возле беседки стояло ведро, в котором истерически плескались мелкие караси. Над ведром сидела Светка и бросала венчики маргариток, отрывая их от неудавшегося венка, в ведро.
— Мама, посмотри, а почему рыбки не едят это? — удивлённо спросила она.
— Капризные, потому что, — ответила я. — А где Пётр Иванович и дядя Серёжа?
— Ушли, — ответила Светка задумчиво, — а если я им оладушку дам, они будут есть?
— Вареньем только намазать не забудь, — хохотнул от калитки Будяк. — Только смотри, чтобы мама не увидела, а то ругаться опять будет. Она у нас до варенья жадная…
— Пётр Иванович, вы же ушли, — сказала я обличительно, оборачиваясь на голос.
— Ушли, — согласился Будяк, — но я куртку забыл. А в кармане ключи. Не смогу в дом попасть. Агриппина Ивановна как раз корову погнала, так что пришлось вернуться за ключами.
— Рыбу свою вы тоже забыли, — кивнула я на ведро.
— А нет, — не согласился Будяк, — это я тебе оставил. Почисть и пожарь. Я приду на обед. Да и Римме Марковне заодно отвезём рыбки в больницу. Она большая любительница рыбки у нас.
Он сдёрнул куртку с оградки беседки и ушел, весело насвистывая.
А мне, блин, пришлось чистить почти полведра рыбы! А потом два часа жарить.
Будяк завился на обед, подъел горку карасей, но был молчалив и не шутил. Лишь искоса поглядывал на меня, когда думал, что я не вижу.
После обеда он увёл Светку и остальную детвору на тренировку по футболу. А я оказалась предоставлена сама себе.
Я побродила по тихому двору, сделала четыре обязательных бёрпи и завалилась на диване с книжкой. Но долго нежиться мне не дали. Вернулся Будяк и велел собираться в больницу к Римме Марковне. Я собрала ей термосок (жаренных карасей и пюрешку), налила бутыль компота, и мы поехали.
Римма Марковна поправлялась. Оживала на глазах. Уже не было той ужасной восковой желтизны, в глазах появился блеск. А когда она узнала (Будяк как бы, между прочим, сообщил), что Зинаида Ксенофонтовна закатала уже десять банок кабачков, взгляд её запылал и она порывалась ехать домой прямо сейчас.
Врач не отпустил, к счастью.
Но обещал выпустить её через два дня.
А у меня в запасе оставался всего один день отгулов. Нужно срочно решить, с кем оставить на послезавтра Светку.
Следующий день тоже поначалу был спокойным. Пока не прибежал опять Пашка. Я устремилась к ним, костеря Лактюшкину на чём свет стоит. Но это оказалось не с работы. Звонил Иван Тимофеевич, сосед, и по совместительству главред городской газеты, у которого я когда-то подрабатывала, как ведущая женской колонки.
— Лидия Степановна! — Прокричал Иван Тимофеевич в трубку. — К вам в квартиру ломятся неизвестные. Начали срезать замок. Утверждают, что квартиру вы им продали. Это так?
Моё сердце аж ёкнуло от плохого предчувствия.
— Нет! Не знаю, кто это! — прокричала в ответ я сквозь щелканье и отдалённый металлический скрежет.
— Милицию вызывать?
— Пока не спешите. Попробуйте задержать их, сколько получится, я сейчас же выезжаю!
Бросив трубку, я со всех ног помчалась к Будяку, право снимал он жильё
